Мой русский любовник - [29]

…это вроде сладкого райского яблочка на самом верху, блестевшего рдяным боком сквозь ветви, которое пропустили или не сумели до него дотянуться те, кто яблочки срывал…

Мне дотянуться удалось…

Орли, пол-одиннадцатого утра

Вот уже некоторое время наблюдаю за женщиной, сидящей за соседним столиком. Неплохой метод коротания долгих часов ожидания — уход от своего «я» и как бы переселение в других людей… Мадам рядом со мной, должно быть, около шестидесяти. Элегантно одетая, с аккуратно уложенными некрашеными волосами. Я бы не отважилась демонстрировать свою седину — уже давно осветляю волосы. Еще до встречи с Александром осветляла. Теперь так и буду думать: существование до встречи с ним, жизнь с ним — и вот теперь без него…

Бессилие. Чувство бессилия сопутствовало моей любви с самой первой минуты — невозможность противостоять происходящему, неотвратимость подчинения желаниям, исходящим откуда-то из глубин моего тела: быть с мужчиной. Быть именно с этим мужчиной. Только это теперь было важным. Все остальное стало ненужным, ушло на второй план. И я была с ним, не очень-то понимая, что это означает для меня и что значило для него. Саша о любви не говорил. Но я знала, что желанна, чувствовала это почти каждую ночь. Мы спали, тесно обнявшись, на узкой, неудобной кровати. Наш гостиничный быт мало-помалу приобретал черты оседлости, а не временно разбитого бивуака. Появился кухонный закуток, где мы готовили горячие ужины, была ванная комната, в которой на веревке сушились Сашины рубашки с носками и мое нижнее белье. Наши зубные щетки, как два стража, стояли в стаканчике на подзеркальнике. Будто вырезанная из журнала «Семья» картинка супружеской жизни, которой мне должно было хватить на всю оставшуюся жизнь. Во всяком случае, теперь я знала, как это выглядит, когда делишь жизнь с другим человеком. Присутствие Саши мне никогда не мешало, острее воспринималось его отсутствие. Когда мне надо было подготовиться к занятиям, я с конспектом пристраивалась на кровати, а он — рядом со мной. Лежал с книжкой, держа ее над моей головой, которую я клала ему на грудь, и читал. В таком положении мы могли оставаться часами, не произнося ни единого слова. Заменой словам служило какое-то необыкновенное слияние двух тел. Самым важным было ощущать рядом с собой другого человека, биение его сердца, невольные касания, теплоту кожи. Любовный акт был как физическое воплощение этого слияния, своего рода заключительным аккордом, когда в одно мгновение мы сбрасывали одежду — и он входил в меня. Я тесно обхватывала его бедрами, как можно теснее, просила, чтоб он помедлил, и он замирал без движения. Самые прекрасные мгновения моей любви… Как если бы я хотела удержать ее во времени… Любовь становилась мостиком, соединившим в пространстве разрозненные до этого куски моего существования в одной общей плоскости. Теперь это была я. Просто я. Между мной и моим телом наступало как бы примирение, временная передышка в вечной войне.

В один из дней, возвращаясь с лекций, я забежала в магазин и накупила разных вкусностей, не забыв прихватить двухлитровую бутылку так любимой Сашей кока-колы. Несмотря на то что набитые под завязку пакеты были довольно увесистыми, не стала дожидаться гостиничного лифта — в кабинке всегда было тесно и душно, к тому же частенько перегорала лампочка, но больше всего я боялась застрять в невесомости между этажами. Я поднималась по лестнице, когда вдруг почувствовала солоноватый привкус во рту и внезапный приступ головокружения. Пакеты выпали из моих рук. Я сомлела. Но сразу встала, хотя ощущала дрожь и слабость в коленях. Собрала рассыпавшиеся покупки, но сил донести до дверей оба пакета мне явно недоставало. Один взяла с собой, другой оставила на ступеньках, потом вернулась за ним. «Вот только не надо… мне мешать», — подумала я со злостью. Но против кого была направлена эта злость?

Орли, полдень

Я здесь уже без малого семь часов. Кружу в этом гигантском муравейнике, перемещаясь с места на место. И внутренне готовлю себя к очередному этапу моего побега. К вылету. В запасе у меня есть еще время, чтобы подумать, какую маску надеть на лицо при выходе из самолета в Варшаве.

Реймс… Две статуи в скульптурной композиции[14]. Две женщины. Мария и святая Елизавета в сцене Благовещения. Лицо Марии, юное, девически прекрасное, без единой морщинки… стройная, как античная колонна, шея… Мария — олицетворение молодости. В облике Елизаветы нет той цветущей и грациозной прелести. Вместо этого — печать умудренности чуточку гротескного в своей значительности лица… Глядя на фигуру старой женщины, явно противопоставленную скульптором юной Деве Марии, от которой будто исходит внутренний свет, я испытала внезапную боль. Темный лик Елизаветы: морщинистая кожа, две глубокие борозды, спускаясь от крыльев носа, прорезают щеки, под глазами — отчетливо обозначенные мешочки. Это контрастное изображение двух женщин вдруг заставило меня осознать всю жестокость противопоставления старости и молодости…

Я вошла внутрь собора, все еще ошеломленная увиденным. На меня натыкались люди — я ничего вокруг не замечала. Чувствуя себя совершенно разбитой, по пути присела на одну из скамеек для прихожан в боковом нефе в надежде, что Александр как-нибудь сумеет меня отыскать.