Мой русский любовник - [28]

— О да! — ответила за Мишеля темноволосая пухловатая девушка, как тогда Надя — за Александра. — Он выучил польский, чтобы понимать диалоги из любимого фильма — «Нож в воде». Роман Поланский — его кумир.

— Был кумиром, — поправил ее парень. — Америка его доконала.

— Дай бог каждому из режиссеров иметь в загашнике такой фильм, как «Ребенок Розмари»!

Я слушала их спор, самоустранившись. Ощущая себя все более чужой среди молодых людей — моих французских студентов. Они сейчас встанут и уйдут, разбредутся по своим домам. А мне что делать со своей бездомностью? Здесь, в Париже, гостиничный номер — лишь временное пристанище… Мой рассеянный взгляд, скользивший по лицам прохожих, вдруг случайно упал на фонтан. Возле него стоял Александр на фоне крылатого архангела. Издалека это смотрелось так, будто каменные крылья осеняли его голову. Мне показалось, что две девушки рядом с ним — его подружки, но нет, вскоре они удалились. Значит, он тоже был тут в одиночестве. Похоже, меня он не заметил. Александр, этот король жизни, выглядел таким же потерянным в толпе, как и я. Впрочем, он тут же ушел, но то, что я увидела его таким, изменило мое настроение. Я поспешно распрощалась со своими студентами и ринулась в отель. Чуть ли не бегом. Но его не оказалось в номере. Ключ лежал в ячейке.

Орли, без двадцати десять утра

Можно позвонить Эве из автомата, предупредить, что возвращаюсь. Сообщить, что уже несколько часов нахожусь в аэропорту. Это бы скрасило мое одиночество хоть ненадолго — кто-то еще знал бы, где я и что со мной происходит. А что, если б я позвонила ему?

Долго так продолжаться не может. С этим надо что-то делать. Лучше всего — перебраться в другую гостиницу. Или чтобы переехал он. Но это было из области благих пожеланий. Ни один из нас никуда не мог отсюда деться.

Он постучал ко мне и крикнул, чтобы я шла к нему. И побыстрее — пицца стынет. Мы сидели за столом, напротив друг друга, и ели, потом он заварил чай. Я заметила, что у него дрожат руки, он чуть ли не с трудом удерживает чашку в пальцах.

— Я больше не мужчина, — шутливо произнес он. — Ты сделала из меня импотента. То, что у меня в штанах, годится только для отправления малой нужды.

Выражение его лица изменилось, когда он увидел, насколько я перепугалась.

— Хочешь проверить? — С этими словами он взял мою руку и попытался притянуть к себе.

Я вырвалась и ударила его по лицу. А он мгновенно ответил мне пощечиной. Удар был такой силы, что я пошатнулась. И первой моей мыслью было — он должен был почувствовать дряблость моей кожи…

— Убирайся, — сказал он изменившимся голосом. — Никогда до этого я пальцем не тронул женщину.

Я без единого звука начала раздеваться. Он стоял, замерев, и смотрел на меня. Смотрел, как я по очереди снимаю блузку, юбку, как расстегиваю лифчик и швыряю его на пол. Через минуту я была без всего. Теперь мы оба знали, как я выгляжу голой…

Орли, ровно десять утра

Звоню в Польшу. Мне нужно с кем-то поговорить, просто поговорить. Трубку берет Эвина свекровь.

— Дочка пошла в магазин, — сообщает она, — вернется через часок.

В трубке слышны детские голоса. Кто-то с кем-то препирается, спорит. Даже, кажется, ссорятся.

— Тихо вы, пострелята, — одергивает их моя телефонная собеседница, — бабушка ваша звонит из Парижа. Передать что-нибудь Эвочке?

— Нет, просто скажите, что я звонила.

Кладу трубку на рычаг. Чужая, неведомая мне жизнь по ту сторону телефонного провода.

Зачем я это сделала, зачем разделась перед ним? Наверное, потому, что ничего ужаснее со мной уже не могло бы произойти. Скорее всего, дело было не в Саше. Возможно, в этом был элемент внутренней борьбы с моим собственным телом, которое доставляло мне в последнее время столько хлопот. С неделю, наверное, я ходила с ощущением, что мой живот, низ живота, был наполнен горящими угольями, чего-то требовал от меня, чего-то добивался. Слепой инстинкт толкал меня в объятия молодого мужчины. Ни о чем другом я просто думать не могла. Поэтому и ударила его тогда.

С каким-то сверхчеловеческим вниманием я следила за тем, как раздевался он. Вблизи от меня, на расстоянии вытянутой руки, было стройное, мускулистое тело, и меня охватывала дрожь от восхищения. Его широкую грудь покрывали мягкие золотисто-рыжие волоски, такого же цвета был кустик внизу живота. Я отважилась положить на эту поросль свою ладонь.

— Можешь сама убедиться, — сказал он, — полная катастрофа. Слишком долго все это тянулось…

Но никакой катастрофы не было. Пальцами я ощущала, как быстро вздымается его мужской орган, как распирает мою ладонь. Казалось, он жил самостоятельной жизнью, но одновременно это имело тесную связь со мной, с моим присутствием.

Изумление. То, что я чувствовала, было всеобъемлющим изумлением. Саша спал. Его руки, однако, не ослабили объятия, он крепко держал меня при себе, будто боялся, что я выскользну, убегу. Но никакого желания убегать у меня не возникало. Случившееся между нами было важнее моих страхов, угрызений совести, чувства вины… Чувства вины по отношению к кому? Наверное, по отношению к молодому телу рядом со мной… Чуть ли не у порога старости я познала, какой может быть физическая близость между мужчиной и женщиной. Я, такая скрытная, такая независимая до сих пор, вдруг открылась, принимая любовь всем своим существом. Одно его прикосновение вызывало сладостную дрожь во всем теле. Меня трясло как в ознобе, зубы выстукивали дробь, будто я была тяжко больна. И никакой стыдливости, как прежде в таких ситуациях, лишь вожделение. Я ощущала неодолимую тягу к сближению, к этому удивительному акту подчинения мужчине и растворению в нем. Осязая его в себе, я была не в состоянии распознать ни одного из тех ощущений, которые я испытывала с другими мужчинами, — все было новым. В первый раз я познавала любовь изнутри, каждой клеточкой своего лона. Эмоции и переживания, которые мне сопутствовали, когда я читала в литературе описания любовных соитий, теперь сбывались наяву: я узнавала, что такое на самом деле любовь мужчины и что значит — любить мужчину.