Мой русский любовник - [20]

Еще до приезда «скорой» Эва родила девочку. Перерезать пуповину я не отважилась, это сделали врачи.

Эвиной дочке сейчас три годика. Когда я смотрю на нее, перед моими глазами возникает та сцена родов. И страдальчески искаженное лицо ее матери, Эвы…

Я вписывала поправки на полях своих лекций, когда послышались шаги. Невольно сняла очки и отложила их на столик. Раздался стук в дверь.

Увидев Алексадра в проеме двери, я вдруг поняла, что все время ждала его, и если бы он не появился, то чувствовала бы себя обманутой. Не то чтобы это было ожидание мужчины. Я просто ждала другого человека. Такого же чужого всем в этом городе, как и я. Несмотря на то что у него тут было несравнимо больше знакомых, это не влияло на тот факт, что он был здесь приезжим, и в такой день, как сегодня, должен был ощущать это особенно остро.

Одет Александр был как обычно — в спортивный пиджак с кожаными заплатками на локтях, водолазку и вельветовые штаны.

— А я думала, ты в Москве.

— В Париже. И у меня в кармане бутылка шампанского. Войти можно?

Я невольно взглянула на часы:

— Ты всегда приходишь в Новый год без пяти двенадцать?

— И всегда так буду приходить, — ответил он с усмешкой.

Разлил шампанское по бокалам и, произнеся новогодние пожелания, поцеловал меня в губы. Я почувствовала прикосновение его жестких, потрескавшихся губ, и во мне все перевернулось.

Мы сели у столика, с которого я убрала свои записи. Потягивали шампанское, закусывая солеными крекерами.

— Какое у тебя было детство? — спросила я.

— Расписанное как по нотам, — ответил он быстро, — совсем как директивы Политбюро по намеченному пятилетнему плану народного хозяйства. Через открытые летом окна чуть ли не из каждой квартиры доносился хрипатый голос идола советских людей — Владимира Высоцкого.

— Так ты поэтому его не любишь… Но его не любит и ваш писатель, этот новоявленный идол, Василий С.

— А вот со следователем КГБ вышло по-другому. Когда меня ввели, он слушал магнитофонную пленку с записью Володи, и вид у него при этом был ностальгически-мечтательный. Что не помешало ему потом съездить мне по морде.

В то время Александр был студентом-первокурсником исторического факультета, и никто не предупредил молодого человека о том, что не стоит совать свой нос куда не следует.

— С Воландом и котом Бегемотом в то время я еще не был знаком…

— А все-таки художественную литературу ты читаешь!

— Я Булгакова читаю, а не тех бездарей, которых ты называла. Булгаков — писатель. Он единственный, кто не лил слез по поводу судьбы матушки-России, а рассказал о ней всю правду. Что в своей улыбке она нет-нет да и покажет клыки вампира.

Мне подумалось, что Александр принадлежит к поколению, которое рухнувшая система успела больно задеть. Я — это понятно, но он?

— Был сегодня в кино, — сказал он. — Смотрел фильм с Эммой Томпсон, называется, кажется, «На исходе дня»… В одном кинотеатре на окраине…

— Забавно, я смотрела его в сочельник.

Он рассмеялся:

— Братья славяне в Париже ходят одними и теми же тропами.

— Только для меня это был фильм с участием Энтони Хопкинса.

— А… может, это потому, что Эмма Томпсон напоминает мне тебя.

— Ага, уже не Джин Себерг?

И снова он рассмеялся.

— Она другая с точки зрения красоты, а у этой такая же впечатлительная душа…

Из включенного все это время телевизора лилась музыка, в эту минуту гораздо более спокойная, по-моему, мелодии Гершвина. Александр встал и поклонился мне:

— Можно пани пригласить на танец?

Я смутилась и внутренне запаниковала:

— Я… я не танцую.

— Собственно говоря, я тоже, но в Новый год положено хоть немного покружиться, — сказал он. И, бесцеремонно взяв меня за руку, вытянул на середину комнаты.

Когда мы, обнявшись, кружились в такт музыке, меня вдруг пронзила мысль, что, по сути, об этой паре иностранцев, которые оказались в новогоднюю ночь в отеле на левом берегу Сены, я ничего не знаю. Такое впечатление, что, стоя в сторонке, я подглядываю за ними, как за мужчиной, так и за женщиной. А ведь этой женщиной была я сама. Удивительное чувство, впрочем… дистанция по отношению к самой себе существовала у меня всегда. Это страшно мешало мне в жизни. Я контролировала каждый свой шаг, потому что больше всего на свете боялась показаться смешной. Но на сей раз в этом отстранении было что-то другое — сейчас я смотрела на себя как на своего двойника, вызывавшего мое жгучее любопытство. Будто я разом утратила всяческое знание о себе, не понимала собственных возможностей и своих желаний. Меня это ужасало, и одновременно необыкновенно интриговало. Будто не знаю, что должно было произойти в следующую минуту. Но это был всего лишь танец. Музыка прервалась, и все кончилось, мы вернулись на свои места. Александр наполнил бокалы.

— Ты состояла в партии? — задал он мне неожиданный вопрос.

Я рассмеялась.

— А в оппозиции была?

— Да ведь это одно и то же. Оппозицию создавали люди, которые вышли из партии. Я предпочла им собственную партию и собственную оппозицию. Но уверяю тебя, я никогда не была «красной». Хотя некоторые считают меня оппортунисткой, потому что в свое время я не хотела подписывать писем протеста.