Мой русский любовник - [15]

— Прекрати немедленно истерику! — крикнул дедушка. — Я тебя не держу и никого никогда силой не удерживал. Это он, он не захотел быть с тобой — ты слишком стара для него!

После этих слов мама вся как-то внутренне сжалась, а дедушка велел мне принести из аптечки эластичный жгут.

И все же, зачем я постучалась в его дверь? Вероятно, потому, что ощущала себя в безопасности, наивно полагая, что меня это уже не затронет…

При моем появлении он отшвырнул книгу, которую читал. Твердый корешок стукнул об пол, веер страниц раскрылся гармошкой. «Он обращается с книгами так же жестоко, как и с людьми», — подумала я.

И мы отправились ужинать… он пригласил меня, а я не нашла в себе сил отказаться. Войдя, я застала в его комнате страшный беспорядок, впрочем, как обычно. Только теперь у стены выстроилась еще и целая батарея пустых бутылок из-под вина и кока-колы.

— У вас было так тихо… я решила проверить, все ли в порядке…

Вот тогда он и сказал, что голоден, и предложил составить ему компанию за ужином.

Я замялась. Но меня заинтриговали происшедшие в нем перемены. Вроде бы это был тот же самый человек, а все-таки что-то изменилось: передо мной был другой мужчина. Александр иначе вел себя, по-другому выговаривал слова, даже жесты были другими. Изменилось и его лицо — подбородок и щеки покрывала густая щетина.

— Я знаю один ресторанчик на Монмартре. Раньше я всегда бывал там один.

— Ах так. Чему же я обязана сегодняшним приглашением?

Он едва заметно усмехнулся:

— Себе, и только себе.

У меня никогда не возникало мысли, что он может воспринимать меня как женщину. Надя и он были для меня чем-то целым. Я дорожила их присутствием в моей парижской жизни, их молодость притягивала меня. Я любовалась Надиной молодой порывистостью и девчоночьими жестами. У нее была красиво посаженная головка на стройной шее. Шея была открытой — Надя носила короткую прическу. Однажды, придя ко мне, она забралась в кресло, грациозно подогнув под себя ноги, а я не могла оторвать взгляда от пульсирующей жилки над ее ключицей. Было в этом что-то по-детски трогательное. Я подумала, что она, наверное, способна сводить мужчин с ума…

Обычная гамма взаимоотношений между мужчиной и женщиной, чувственная сфера — все это было для меня почти неизведанной территорией. Я могла только догадываться, что-то смутно предчувствовать.

На этот ужин мы ехали на такси.

— Как видно, российские историки преуспевают в жизни больше польских филологов, — пошутила я. — Мне разъезжать по Парижу на такси не по карману.

— Я конечно же не Крез, но за ужин в ресторане заплатить в состоянии.

В ресторане царила интимная атмосфера. В нишах стояли столики на двоих, отделенные друг от друга ширмами. Настольная лампа излучала теплый приглушенный свет.

— Ну что же, предлагаю заказать омлет с трюфелями, — сказал Александр. — Коронное блюдо этого ресторана.

Я смотрела на молодого мужчину, сидящего напротив меня, и немного удивлялась тому, что мы с ним оказались здесь вместе. Я явно не годилась ему в спутницы. Искренне считала себя не слишком интересной для него. И в качестве женщины, и в качестве интеллектуального собеседника.

— Как вы чувствуете себя в Париже? — спросила я.

— Как дома.

— Интересно, а как вы чувствуете себя дома?

Он глянул на меня сквозь прищуренные веки:

— Для начала дом надо приобрести.

Я не сдавалась:

— А ваша семья, она откуда?

— Полагаю, на сибирского медведя я не очень похожу?

Мне сделалось очень неловко. Кажется, я даже покраснела:

— Извините.

— Да не за что. Мы — коренные москвичи, живем в Москве много поколений. Родители — врачи, работали в Институте ядерной медицины, я почти не видел их дома. Меня воспитывала бабушка. Деда расстреляли на Лубянке.

— За что?

— За то же, что и всех. Не знаю, вы в курсе или нет того, что в каждой российской семье кто-то из близких был погублен по милости Сталина.

При этих словах я невольно вздрогнула:

— Беседа с вами всегда приобретает опасный оборот.

Уже лежа в постели, я снова и снова прокручивала в мыслях наш с ним разговор. Странный он был человек, необычайно противоречивый и сложный. Невозможно было предугадать, что он скажет или сделает в следующую минуту. Признаться, я немного его побаивалась, но одновременно он меня притягивал. Когда я поинтересовалась, почему Александр выбрал своей специальностью историю, он уверенно заявил, что предпочитает общаться с мертвыми, нежели с живыми.

До сих пор молодые люди, если только они не были моими студентами, абсолютно меня не интересовали. Об Александре трудно было сказать, что он молодой человек. Нет, разумеется, он был молод. Но в его присутствии я не чувствовала той скованности, которую испытывала, к примеру, в обществе дочери, зятя или студентов. Его молодость не была для меня непонятной, а то, что поначалу раздражало — его невосприимчивость к разнице в возрасте между нами, — даже начало мне нравиться. Хотя между нами и речи не могло быть о чем-то большем, чем просто знакомство. Так я тогда думала. То эротическое настроение, которое овладело мной в одну из ночей, когда они с Надей занимались за стенкой любовью, прошло. Любовь к одному, определенному мужчине была для меня чем-то непостижимым. Я вовсе не ощущала себя несчастной из-за этого — наоборот, это позволило избежать стольких проблем. Со своим-то материнством с грехом пополам я справилась. А может, и не справилась? Жизнь, которую выбрала для себя моя дочь Эва, сильно отличалась от моей — с таким же успехом ее мог воспитать кто-то другой. Наши дети являются нашими творениями только в той степени, в которой могут от нас что-то перенять. А она от меня ничего не взяла. Ушла в мир, по отношению к которому я ощущала инстинктивную неприязнь. Ее свекровь была простой женщиной. Собственно говоря, я ни в чем не могла ее упрекнуть. У нее было привлекательное лицо, видно, довольно симпатичное в молодости. Может, если бы она не тараторила без умолку, мне было бы легче с ней общаться. Но, к сожалению, наши редкие встречи кончались для меня головной болью, причем в буквальном смысле. Меня чуть ли не силой затягивали на чужую мне территорию заводской столовки, где работала мать Гжегожа. Приходилось выслушивать длинные повествования о жизненных разочарованиях какой-то пани Стени или Гени. О том, что муж этой Стени пьет, а детям не на что купить обувку. Часами Эвина свекровь могла рассказывать о своих внуках, детях Эвы и сына Гжегожа. Она помнила все связанные с ними забавные случаи и смешные словечки. Эва понимала, что ее общество для меня мучительно, и чувствовала себя от этого не в своей тарелке. В один прекрасный день я вошла в прихожую и услышала, как они разговаривают между собой. В голосе моей дочери было столько добродушия и симпатии, что меня это потрясло. Ни такого голоса, ни такой интонации и выражения лица я раньше у нее не видела. При виде меня лицо Эвы резко изменилось, его черты как будто стянуло, оно одеревенело. И так происходило между нами всегда — сердечность, даже откровенность будто были затянуты в какой-то искусственный корсет.