Мой рабочий одиннадцатый - [5]

Как писали в девятнадцатом веке, странное зрелище являл этот класс. Был невелик. Густо забит партами, с невытертой замеленной доской. Выделялась жирно написанная формула: 10x = (y² + x¹⁰ -3)^x-1.

Формула показалась мне пророческой и насмешливой, особенно когда я посмотрел на противоположную стену с криво висящим портретом Грибоедова. Прославленный драматург, скорбно глядя в сторону сквозь очки, как бы говорил: «Эх, вы-и... Да-а-а...»

За партами редко, по одному, по два, как островки архипелага в океане, сидели мальчишки и девчонки самого школьного вида и возраста. Только у левой стены за партой как-то несолидно и несерьезно выделялся мужчина лет сорока пяти с желтым усталым лицом, сквозящей лысиной и безразлично закрывающимися сонными глазами.

Сперва на меня словно бы никто не обращал внимания, и минуты две все занимались своим делом: девочки болтали, парни хихикали, кто-то изучающе смотрел. Я молчал, но вот до сидящих все же дошло наконец, что человек с журналом, видимо, учитель и надо встать. Кое-кто остался сидеть, но большая часть поднялась недружно и вразброд. Взглядом пришлось поднять остальных.

— Здравствуйте. Садитесь... Я ваш новый классный руководитель.

— О-о-о...

— Здорово! (Потихоньку.)

— Гауляйтер! (Потихоньку.)

Но слух-то у меня даже излишне хороший.

— Не гауляйтер, а если уж так — классенляйтер. Ферштеен зи?

— Я-а! — отозвался с предпоследней парты парнишка, вертлявый и быстрый, с огромнейшими бледно-голубыми глазами, которые, однако, никак не назовешь глазами мечтателя.

Рядом, за партой, беспечно и презрительно развалясь, всем видом демонстрируя полнейшее ко мне пренебрежение, — некто с блестящей крашеной челкой, сальными патлами и прицельным прилипающим взглядом. Вот, говорят, образ надо в развитии давать. А тут образ был налицо, развивать, кажется, нечего.

«Не эти ли двое допрашивали вчера на лестнице? Вроде бы... Орлов с Нечесовым? Который из них Орлов? Этот непоседа или крашеный?»

— Так вот... Буду вести у вас историю, а когда перейдем в одиннадцатый, и обществоведение...

— Мы думали — немецкий...

— Я так и понял. Кто староста?

Заоборачивались друг на друга.

— Аего — нету, — скороговоркой тот же парнишка-непоседа.

— Не выбирали... — голос из угла.

— Човрешь! Конюхова выбирали. Не стал ходить...

— А кто был в прошлом году?

— Ха! Здесьпрошлогодних... Валька с Лидкой да мы...

— Когда отвечаешь учителю, полагается встать. (Ну вот, зачем с ходу читаю мораль? Тысячи раз он ее слышал и все знает. А как же быть? С чего начинается дисциплина? «С чего начинается ро-ди-на», — возник в голове напев.)

— Човсегда вставать? — удивился голубоглазый.

— Да. Представь, что ты солдат, а я офицер...

— Хе... Яведьнесолдат...

— Зато я — офицер... Как твоя фамилия?

— Азачемвам?

— Вот тебе на́. Да ты что это, друг?! Учишься в моем классе...

— Ну, Нечесов...

— Нунечесов?

Девочки хихикнули.

— Нечесов... — парнишка встал, сосед неторопливо потянул его за брючный ремень, приглашая сесть.

— А твоего соседа?

— Орлов.

— Я у него спрашиваю, а ты садись. Как фамилия?

— Сказали же... — Коричнево-черный приземистый Орлов глядел с откровенно угрожающим презрением.

Родятся, что ли, такие парни, словно бы готовые хулиганы, и все у них с пеленок — хулиганское: голос, взгляд, повадки. Задумываюсь над этим. Почему подчас лицо, скажем, шофера так подходит к кабине грузовика, а иной словно бы приложение к скрипке? Итак, пожалуй, пока хватит профессий. Профессия определяет человека или человек рождается для своей профессии, ищет и находит ее, хоть и часто ошибается, и природа, наверное, ошибается тоже... Однако что такое хулиган? Способность отравлять жизнь? Гены какие-нибудь? Недостаток воспитания?

— Что ж, Орлов, фамилия у тебя хорошая. Встань, пожалуйста, и объясни, где ты работаешь...

О, сцена, достойная Академического Художественного театра! Медленно-медленно, нехотя-нехотя, так нехотя, чтобы всем было видно (только так и должен был вставать), Орлов поднялся, покосился на одну стену, поглядел на потолок, на другую стену...

— Значит, не работаешь?

— ...

— И не собираешься?

Опять оглядывание потолка и стен.

— Что же?

— ...Собираюсь.

— Когда?

— Не знаю.

— Садись.

Итак, первую пару выяснил. Кое-что сошлось в предварительных представлениях. Да-с, личности... А кто же эти: «Валька с Лидкой»?

Вспомнил: «Горохова Лидия. Медсестра. Год рождения 1956. Русская. Больница номер 21». Здесь ли?

— Горохова? — спросил, обводя класс взглядом.

— Я...

Смущаясь, алея тонкой кожей округлого, несколько даже широкого лица, поднялась девушка с передней парты. Стояла, опустив большие ресницы, красивая, здоровая, розовая — про таких вот и говорят «как маков цвет». И словно бы сам я застеснялся этой чудной свежей красоты, которую странным образом не заметил, войдя в класс. Давно-давно не встречал я такой девушки в русском былинном стиле, а это в самом деле была та редкая теперь красота крестьянки, но крестьянки особенной, благородной, как царевна, на диво пошел бы ей парчовый сарафан, кокошник с жемчугами — вообще все древнее, русское...

Озадаченно молчал, отмечая что-то в журнале, а пушкинские строки так и вспоминались: «Белолица, черноброва, нраву кроткого такого...» Хоть и не было у этой Гороховой черных бровей, а были лишь темнее светло-русых, с льняным блеском волос.