Мой «путь в первобытность» - [19]

Ни в этом, ни в других своих сочинениях В.Р. Кабо ни разу даже не попытался доказать фактологическую несостоятельности моих работ. В частности неоднократно утверждая, что я игнорирую множество фактов, которые не укладываются в мои концепции, он ни разу ни привел ни единого примера. Когда в 1970–1975 гг. годах на страницах «Советской этнографии» развернулась дискуссия, в ходе которой ряд наших этнографов, включая и некоторых членов сектора истории первобытного общества (А.М. Хазанов), попытались опровергнуть мои теоретические построения, В.Р. Кабо ответил категорическим отказом на неоднократно возобновлявшиеся предложения редакции принять в ней участие. Поэтому опровергать тут мне нечего. Добавлю только, что совсем недавно Государственная публичная историческая библиотека России попросила у меня разрешения переиздать ту самую работу, которая вызвала у В.Р. Кабо подобный взрыв чувств. Мотивировалось это тем, что книгу постоянно спрашивают, а все экземпляры пришли в негодность и выдавать их нельзя. Данное издание монографии «Как возникло человечество» вышло с новым предисловием и приложениями в 2002 г. в серии книг «В помощь студенту-историку».

Несколько подробнее я задержусь на том, что говорит В.Р. Кабо о той роли, которую я играл, согласно его воображению, в Институте этнографии в 60-е и последующие годы, ибо это легко проверить. Как абсолютную истину В.Р. Кабо утверждает, что С.П. Толстов привлек меня в институт как мощную творческую силу. Вообще то можно понять, как могло возникнуть подобного рода представление если не у всех, то у части сотрудников Ленинградского отделения института.. Докторскую диссертацию я защитил в Институте, этнографии не достигнув и тридцати четырех лет, в то время как не только в этом, но и других гуманитарных института АН СССР в то время существовал неписаный, но достаточно строго соблюдаемый обычай допускать к защите таких диссертаций людей лишь по достижению ими полувекового возраста.[51] В результате в течение нескольких лет я был самым молодым доктором исторических наук в стране. И все понимали, что без прямой поддержки С.П. Толстова этого бы никогда не произошло. Многие считали, что именно ему принадлежала инициатива в этом деле. О роли Г.Ф. Дебеца мало кому было ведомо. Известно было и высокое мнение С.П. Толстова о моей книге. Видимо все это и вызвало в Ленинграде слухи о моем переходе чуть ли не на руководящую работу в Институт этнографии.

Но в действительности после защиты диссертации в моих отношениях с Институтом этнографии практически ничего не изменилось. По-прежнему я заведовал кафедрой философии в Рязани. Как и раньше во время поездок в Москву, что обычно происходило 1-2 раза в месяц, я заглядывал в Институт этнографии. С.П. Толстов меня к себе в кабинет ни разу не приглашал, тем более, не давал никаких поручений и заданий. Сам я к нему не напрашивался, точно так же как в последующем никогда не стремился попасть на глаза Ю.В. Бромлея. Я вообще всю жизнь стремился иметь как можно меньше контактов с высоким начальством.

Правда, один раза я все же побывал у С.П. Толстова по очень важному для меня делу. В Рязани не было нужной литературы по этнографии, особенно иностранной. И хотя я мог пользоваться читальным залом Всесоюзной государственной библиотеки имени В.И. Ленина, но этого было совершенно недостаточно. Поэтому я обратился к С.П. Толстову с просьбой разрешить мне брать книги и журналы из библиотеки Института этнографии на дом, т.е. в Рязань. Он тут же, игнорируя все правила, написал соответствующее распоряжение заведующей библиотекой. Я был крайне ему благодарен и больше к нему сам никогда не обращался.

Гораздо позже, лет через 10–15, мне кто-то из руководства Института этнографии (смутно помнится, что это был С.И. Брук) сказал, что у С.П. Толстова были какие-то довольно нечеткие планы относительно моего будущего. Не знаю, может быть в этом рассказе есть какая-то доля истины. Но даже если у С.П. Толстова и были какие-то намерения относительно меня, то всему этому пришел конец после случившегося у него в 1964 г. второго инсульта, навсегда оборвавшего его жизнь в науке. Во всяком случае, ни он сам, ни его заместители никогда на такие темы со мной разговоров не вели.

В г. Долгопрудный я перебрался только в 1967 г., т.е. спустя три года после того С.П. Толстов полностью отошел от руководства Институтом этнографии, причем это учреждение абсолютно никакого отношения к моему переезду не имело. Работать в Институте этнографии я стал лишь в 1972 г., причем в качестве совместителя. Другого положения я в нем никогда не занимал. И, кстати говоря, В.Р. Кабо, по крайней мере, после того, как начал работать в нашем секторе, не мог этого не знать. Но, как можно было видеть и раньше, истина интересовала его меньше всего.

Лестно, но столь же ложно утверждения В.Р. Кабо, что меня посылали с самыми ответственными докладами на международные конгрессы и конференции. Единственный международный этнографический съезд, в котором я принимал участие, это VII конгресс этнографических и антропологических наук, состоявшийся в августе 1964 г. в Москве. И на нем я выступал с обычным докладом на одной из секций. На всех последующих международных конгрессах я не только не выступал с ведущими докладами, но вообще не принимал в них участия. Опять все это либо почерпнуто из слухов, либо придумано самим В.Р. Кабо.