Мой путь к Богу и в Церковь. Живые свидетельства 2000-х годов - [2]

Я всегда немного завидовала людям, которые уверовали в Христа резко, ярко. Они куда-то поехали, с кем-то поговорили, прочитали Евангелие… и раз!!! Мои изменения происходили очень медленно. Они как бы вплетались органично в мою жизнь, и вроде все было по-прежнему. Однажды я захотела пойти в церковь и сказала об этом своему жениху. Он обрадовался и сказал, что сам хотел мне предложить, но боялся. Я рассмеялась, так как боялась предложить это ему. Так мы начали ходить в храм. Слава Богу, что мы попали в храм свв. Косьмы и Дамиана в Шубине. Я даже боюсь представить, что было бы, если бы я пошла в храм возле своего дома, из которого меня однажды выгнали за платочек не на всю голову.

Пытаюсь вспомнить, в какой момент я прочитала Евангелие, когда начала молиться, и не помню. Теперь я понимаю, что это была личная встреча с Христом. Для меня было откровением, когда я поняла, что Христос пришел лично ко мне, а не коллективно ко всем, и Он всегда был со мной, только я отворачивалась. Опять возникло сногсшибательное чувство, что я вижу Свет. Потом была первая исповедь и первое Причастие, книги о. Александра Меня и вл. Антония Сурожского.

Но иногда мне казалось, что я трачу свое время в церкви.

На оглашение я пошла только по вере. Ничто другое не могло заставить меня. Я видела плоды этого, я видела изменившегося моего старого друга, который водил меня несколько лет назад в Новодевичий. И я поверила, что тоже когда-то смогу свидетельствовать о Христе своей жизнью. Собственно, оглашение стало самым крутым поворотом на пути к Богу, это нелегкий путь в гору.

Раньше, когда у меня спрашивали про заветную мечту, я не знала, что ответить, чувствовала, как мелко все то, чего мы хотим, всегда знала, что есть Смысл. «Что пользы человеку от всех его трудов, над чем он трудится под солнцем? Род уходит, и род приходит, а Земля остается навек» — эти строки я всегда любила.

Сейчас я чувствую, как моя вера обретает форму, укрепляется. Конечно, я еще только в начале пути, но смотрю назад и вижу, что пройдено немало. Но и искушений становится больше. Я очень надеюсь, что Господь даст мне силы, поможет моему неверию. Иногда после огласительных встреч я чувствую такой прилив сил и радости, несмотря на поздний вечер и усталость! Всё складывается, и больше нет бессмыслицы, нет смерти и, даст Бог, будет мое время собирать плоды!

А.

Отец дал мне в руки «Отче наш», наказав хранить и беречь

Мое осмысленное, летнее детство проходило в Маймаксе на острове Бревенник в так называемом лесном порту. Ныне это Архангельск, а тогда это был не близкий пригород. Именно в Маймаксе, живя летними месяцами у бабушки, я получил первые уроки самостоятельной жизни, с огромным интересом впитывая в себя жизнь поселка при заводском лесопильном производстве. Это была Воля, практически единение с самим собой. Единственной проблемой было время, так как надо было к сроку возвращаться домой, где меня иногда ждала и бабушкина вица[1], но, удивительное дело, ни тогда, ни позднее не возникало обиды за это бабушкино «действо».

Я проводил жизнь на берегу реки, по которой проходили огромные океанские пароходы, на плотах леса, где послевоенное пацанье показывало свою удаль, неоднократно тонул, бывало, оказывался и под бревнами. Как-то помню, на спор вызвался проплыть под так называемой плиткой (это больших размеров связка бревен в несколько рядов, глубоко сидящая в воде). Нырнул и, видно, потерял ориентацию: куда ни ткнусь — везде бревна, воздуха уже не хватало, запомнил красный — практически бордовый цвет, надвигающийся на глаза, и вдруг всплыл, причем всплыл совсем не там, где меня ждали. Вижу, все суетятся, кричат, зовут старших, а у меня не было сил крикнуть им. Кончилось все бабушкиной вицей. Бабушку известили, что ее внук чуть не утонул, а брат бабушки, Артемий Иванович, узнав об этом случае, сказал: «Это тебя Господь спас, значит, выпало жить тебе».

К бабушке на летние каникулы приезжал ее младший сын Василий Петрович, он учился в Ленинградской духовной семинарии. Надо сказать, что с его приездом в доме повисала какая-то неловкость, его как будто стыдились. Бабушка постоянно упрекала его за учебу в семинарии, впрочем, я все это относил тогда к привычной ее строгости. Она и отца-то моего, своего старшего сына, прошедшего три войны, раненого и имеющего многочисленные награды, сердясь, называла табачником за его привычку курить и неразборчивость в посуде. В доме существовал строгий порядок и чистота во всем. У каждого была своя посуда, был бак с водой для своих, и был бак с водой для чужих, и не дай Бог спутать. Во всем этом я разобрался много позднее. Оказалось, что бабушка и дед были последними староверами в своих родах.

Дед умер за два месяца до моего рождения. Впоследствии я ни разу не встречался со староверами, но всегда чувствовал какую-то связь, какое-то внутреннее уважение к этим людям, ощущал потребность узнать больше о расколе и постоянно покупал литературу по этой теме.

Я очень привязался к моему дяде Василию Петровичу. Он был очень необычным человеком, во всем его виде, движениях сквозила какая-то кротость, руки он держал постоянно согнутыми в локтях, как бы прижимая скрещенные ладони к груди, старался держаться в тени, когда к нему обращались, он, покашливая, как бы обдумывал ответ и только потом отвечал. Речь его была правильной, не замусоренной. Однажды он удивил весь поселок беседой с греческими моряками. Эти моряки не могли понять, откуда в северном поселке появился человек, который изъясняется на греческом языке.