Мой прадедушка, герои и я - [49]

Каждая семья соблюдала порядок, предписанный обычаем: глава семьи ехал верхом, старший сын вел коня под уздцы, остальные члены семьи шли пешком вслед за конем.

Без особой охоты, чуть ли не самым последним, явился сюда исполин Раде со своей семьей. Он сидел в высоком седле на черном жеребце, которого вел под уздцы Блаже. Подъехав к Брайовичам, расположившимся на левой стороне луга, он остановил коня. Теперь он был старшим в роде Брайовичей.

Ловко спрыгнув с коня, несмотря на свои пятьдесят с лишним лет, Раде сел на большой камень, с которого молча встал при его приближении какой-то молодой человек. Даже теперь он казался выше всех Брайовичей.

Поздоровавшись кивком со своими, он бросил быстрый взгляд в сторону Джурановичей, сидевших на другой стороне луга, и пробормотал:

— Провались они все в преисподнюю!

— Тогда и мы провалимся вместе с ними, Раде, — негромко возразил ему пожилой пастух.

— Да, — отвечал ему Раде, — и все мы провалимся в преисподнюю, если не покончим с распрей. Для того-то мы здесь и собрались. И податься нам некуда.

Когда начались переговоры, в которых имел право участвовать каждый глава семьи, первым стал говорить Раде. Вскоре он уже оказался на середине луга и от имени своего рода повел переговоры с Джурановичами.

Как раз в тот момент, когда отец вышел на середину, Блаже заметил на том краю луга среди Джурановичей Иво, своего бывшего товарища по играм, и кивнул ему головой. Иво широко раскрыл глаза от удивления — он или не сразу узнал Блаже или был поражен тем, что с ним здоровается кто-то из враждебного рода. Но потом кивнул ему в ответ. Так мальчики заключили мир задолго до того, как взрослые закончили переговоры.

Время для перемирия было неблагоприятным — оба рода еще оплакивали убитых: убийству Марко, дяди Раде, предшествовало убийство одного из Джурановичей. Слишком свежа была еще боль и печаль, а переговоры требовали благоразумия и выдержки. С трудом подавляемая ненависть против убийц могла вспыхнуть каждую секунду.

Но Раде, отец Блаже, поборов свой собственный гнев, держал в узде и других. Когда стенания об убитых отцах, мужьях и братьях начали становиться громче, когда оба рода стали обвинять убийц и перечислять погибших, он поднял вверх руку и, дав замолчать и тем и другим, крикнул:

— Мы собрались здесь не для того, чтобы считать мертвых и распалять свой гнев! Мы собрались, чтобы оба наши рода не зачахли, как трава в засуху. Оглянитесь вокруг! Сколько здесь жен без мужей! Сколько детей без отцов! И у вас и у нас хватит оружия и найдутся еще храбрецы, у которых не дрогнет рука, чтобы и всех остальных женщин сделать вдовами, а детей — сиротами. Мы хотим заключить мир не из страха и не из слабости, а по здравому размышлению. Если прошлое одержит здесь над нами победу и мы заговорим друг с другом не словами, а свинцом, не видать нашим родам будущего! Ни Джурановичам, ни Брайовичам! Наши семьи вымрут, и от каждого рода останутся лишь горькие вдовы, проклинающие своих мужей!

Блаже не сводил глаз с отца. Он никогда еще не слышал, чтобы тот так говорил. Ему казалось, будто отец, удар за ударом, разбивает тяжелую цепь, которой все они скованы. Ему хотелось вскочить и обнять отца. Но здесь это вызвало бы только смех.

Впрочем, многие из собравшихся были благодарны Раде за его речь. И когда он, широко разведя руками, обратился и к тому и к другому роду с призывом: «Кто за мир, встаньте!» — они тут же вскочили на ноги, а за ними поднялись и все остальные. Так стояли рядом Джурановичи и Брайовичи — словно несжатое поле раскинулось под скалой.

— Да будет мир! — провозгласил Раде, подняв руки. Но не успел он еще их опустить, как старая Анджа из рода Джурановичей, мать последнего убитого, крикнула:

— Нет! Не будет мира, пока не отмщен мой сын!

— Но ведь он уже отмщен, мать, — сказал ее младший сын, стоявший с ней рядом. Сама она все еще продолжала сидеть на земле.

— Как же отмщен, когда его убийца жив! — пронзительно взвизгнула старуха. — Я знаю его убийцу. Вот он стоит!

И, встав во весь рост, она указала рукой на молодого человека из рода Брайовичей. Затем она снова опустилась на землю и с усмешкой, исказившей ее морщинистое лицо, крикнула своему сыну:

— Только трус не мстит за своего брата! Только подлец боится смерти больше, чем позора!

Все стояли еще, словно застыв после этого выкрика, когда сын Анджи выхватил пистолет из-за пояса и, почти не целясь, спустил курок.

На звук выстрела скала ответила эхом. Но рев толпы заглушил его. Мужчины схватились за револьверы, дети заплакали, женщины ловили руки мужей, пытаясь помешать им стрелять. Еще мгновение, и завоеванный с таким трудом мир снова превратился бы в кровавую распрю, если бы Раде, подняв руки вверх, не прокричал, обращаясь к своим:

— Кого ранило?

Его вопрос был услышан — он заглушил нарастающий шум.

И вдруг наступила тишина — все ждали ответа.

Но никто не отвечал. Стало так тихо, что можно было расслышать доносившееся издалека блеяние козы.

Тогда Раде обратился к Джурановичам:

— Если бы пуля попала в кого-нибудь из наших, ты лишилась бы и младшего сына, Анджа. Ты хочешь, чтоб это продолжалось и тебе никогда не пришлось бы петь песен над колыбелью внука? Ты хочешь помереть, не оставив потомства, быть трухлявым деревом, на котором уже не распустится ни один листок? Твой сын не трус. Мы все это знаем. Ты велела ему продолжать войну, и он выстрелил. Теперь прикажи ему заключить мир. Вставай!