Мой мир: рассказы и письма художницы - [9]

В эту единственную встречу нам не удалось толком ни о чём поговорить. Ведь мы думали, что впереди ещё есть время. Помню только, что я, сидя на папиных коленях, всё толковала ему, что надеюсь здесь где-нибудь поймать и приручить бурундучка. Я буду стоять и посвистывать, а он сам придёт ко мне в руки. Папа соглашался, что это вполне возможно… Разговор наш резко прервался криком: «Прекратить свидание!»

Приехало большое начальство, устроило разгон. Папа стоит, беспомощно опустив голову, руки – за спину. Его обыскивают: не передали ли мы ему какую-нибудь государственную тайну или оружие. Когда папа недостаточно быстро повернулся, раздаётся звонкая пощёчина. Это бьют моего папу! Смутно помню, что я кинулась вперёд и укусила кого-то за руку. Меня грубо отшвырнули. Папу увели.

Стали обыскивать вещи. Высыпали всю махорку из пачек. Каждую конфетку разворачивали и смотрели обёртку на свет: нет ли там водяных знаков. А нам сказали: «Если вы сегодня же до 12.00 ночи не уберётесь из этих мест, завтра вас арестуем, и попадёте за решётку (Решёты!)»

Сумерки этого дня. Мы идём назад. Слышим, что за нами тоже кто-то идёт. Мы бежим, «они» тоже бегут. Мы бежим изо всех сил, сворачиваем на гору, прямо в колючие заросли шиповника (огромные пахучие цветы). Затаиваемся. «Они» пробегают мимо.

Кто были эти «они»? Впрочем, теперь это всё равно…

Только ночью добираемся до спасительной избушки. Один из архитекторов идёт с мамой (а уже 12 ч. ночи) к железнодорожному кассиру. Он, разумеется, тоже бывший зек. Все эти братья по несчастью живут по закону: круговая порука и взаимопомощь. Как добры эти люди! Кассир говорит маме: «Приходите рано утром с вещами».

Приходим. Полустанок и всё вокруг забито людьми. Они уже неделю не могут выехать. Билетов на Москву нет. На запад непрерывно идут военные эшелоны. Ожидающие – это в основном чины НКВД. Вот открывается касса. Выстраивается длинная очередь. «Билеты на Москву есть? – «Нет». – «Есть?» – «Нет», и т. д…

Доходит очередь и до нас. Кассир говорит: «Минуточку». Берёт трубку телефона. Говорит маме: «Есть два жёстких места до Москвы». Вся очередь с яростью бросается на нас. Ну, а мы садимся в поезд и едем.

Труден был путь обратно и долог. Но всё-таки доехали..

Москва показалась нам чужой. Затемнённые окна домов. На стёклах окон наклеены бумажные кресты: это чтобы осколки стёкол не очень сыпались при бомбёжках.

Приехав домой, мы обнаружили варёную капусту в медной кастрюльке. Верно, бабушка приходила. Как мы с мамой набросились на эту капусту! Ели её холодную руками прямо из кастрюльки. Вот, наверное, с тех пор я так люблю капусту, просто сваренную в подсоленной воде. Память детства!

Ул. Горького (в наст, время – Тверская ул.). Москва. Ноябрь 1941

II. Война

«Голь на выдумку хитра!»

Бабушка любила повторять эту пословицу. Она и сама была «хитра» на выдумку. Особенно если это касалось её семьи. Когда в начале войны опустели полки магазинов, а в аптеках ещё кое-что было, она запаслась рыбьим жиром и касторкой. И это нас очень выручило. Картошка, пожаренная на рыбьем жире, напоминала о рыбе. А на касторке бабушка пекла лепёшки из «какавеллы». Это был новый для нас продукт – шелуха от бобов какао. Её присылали американцы в гуманитарных посылках. И никто не знал, как её есть. А бабушка додумалась. Она толкла её в ступке, что-то ещё добавляла, хотя, по-моему, в то время ничего, кроме воды, не было. А лепёшки были вкусные и касторкой не пахли.

Мой первый блин

Мама пошла продавать книги. Уже вечер. А мамы всё нет и нет. Я уже больше не могу – ужасно хочется есть. Ещё раз посмотрю: нет ли чего-нибудь съестного? На дне мешочка есть немного отрубей, мама бережёт их для чего-то. Пожалуй, возьму. Может быть, смогу испечь блин – на один там хватит. Наливаю воды и размешиваю. Получилось тесто. Керосинку я уже умею зажигать. Но сначала нужно налить керосин, так мама всегда делает. Вот сковородка уже согрелась, теперь лью тесто. Оно шипит, пахнет ужасно вкусно. Что-то запахло горелым. Нужно перевернуть. Перевернём. Сверху теперь горелая корка. Снизу тоже горит. Скорее нужно снимать. Кладу блин на тарелку. Между двумя горелыми корками – тёплое, сладкое тесто. Выбираю его ложкой. До чего же вкусно! Вкуснее я ещё ничего не ела! Только быстро кончается. Так вот оказывается, как пекут блины! Теперь уже я буду их смело печь!

Опять о войне (хочу забыть о ней, а опять всплывает)

Мама вошла в комнату такая бледная, что у бабушки затряслись губы: «Что случилось? Умерла Наташа?»

«Нет, карточки… Все карточки украли, какой-то человек выхватил в магазине», – еле выговорила мама. «Слава Богу! Слава Богу! – часто закрестилась бабушка, – хорошо, что все живы!» А ведь целый месяц без карточек – это голод для нас всех. Выручили нитки мулине. Мама перед войной научилась вышивать крестиком и подрабатывала этим. Она запасла много ниток. Продавцы на рынке охотно покупали нитки, вышивки всё ещё были в моде.

Мы стали ездить каждый день в город Дмитров, где можно было торговать и что-то купить. Нам необходимо было наторговать каждый день на 1000 рублей. Это была цена бидона топлёного молока, 1 кг картошки или 1-й буханки чёрного глинистого хлеба. Что-то одно мы могли купить. Ещё у нас был бабушкин обед, часть которого она приносила в баночках с работы.