Мой мир: рассказы и письма художницы - [47]

В наши годы большинство студентов стремилось учиться на педагогическом, и с трудом удалось набрать двенадцать человек на отделение театральное, которое резко отличалось. Если у «педагогов» не было никаких других идеалов кроме передвижнических, то мы – «театралы» – изо всех сил старались узнать, что делается в мире, что такое современное искусство, что было до утверждения соцреализма. Каналы были разные. Помню, как мы выбегали к газетному киоску для того, чтобы заполучить журнал «Польша» с яркой обложкой и репродукциями. С точки зрения художественной информации он нам был не менее интересен, чем журнал «Америка», его также было крайне сложно достать.

То, что было до «ледяного» сталинского периода, мы только начинали понемногу узнавать. В музее Пушкина после совершенно неинтересной выставки «Подарки Сталину» (вазы, ковры, оружие) начали потихоньку крошечными дозами вывешивать французских импрессионистов из бывшего Музея нового западного искусства: Моне, Сислей, Писсаро. Потом появился «Круг заключённых» Ван Гога. Каждое такое появление было для нас сенсацией.

Наталья Касаткина. Переславль-Залесский. Сентябрь 1958.

Фото Игоря Шелковского

В стремлении обрести хоть какую-то почву под ногами, узнать, что было до пресловутого культа личности, нам помогало то, что прошло сравнительно мало времени с авангардного периода и оставался в живых кое-кто из участников того пиршественного стола. Нашим художественным руководителем на отделении был Виктор Алексеевич Шестаков – бывший главный художник театра Мейерхольда⁴². После его смерти мы позвали «на царство» Исаака Моисеевича Рабиновича (главного художника Вахтанговского театра)⁴³, также прославившегося в 1920-е годы. Конечно, они были отчасти сломленные, с трудом выжившие в эпоху соцреализма. Но всё-таки что-то осталось и от тех завидных времён, когда художник был свободен и делал то, что он хотел делать. Были живы ещё Татлин, Удальцова, Родченко, Кручёных, Леонидов, Мельников. Оказывали влияние на умы и активно тогда работавшие Фальк и Фаворский. Некоторые из авангардистов стали бедными больными стариками.

Наташа с родителями жила на Тверском бульваре, во дворе, относящемся к знаменитому Дому Герцена, Литературному институту, по соседству со зданием бывшего Камерного театра. Говорят, что дворником в этом дворе работал тогда Андрей Платонов. И мы обходили сугробы или осенние листья, наметённые им, ничего не зная ни о писателе, ни о его произведениях.

Я провожал её до дому почти ежедневно. Мы шли пешком и оживлённо что-то обсуждали. Потом я возвращался домой на Старую площадь, по дороге заходя в букинистические магазины. Их было пять. На тогдашней улице Горького, в проезде Художественного театра, в здании театра Ермоловой, на Кузнецком мосту и на Новой площади. «Заратустра» Ницше, издание 1913 года, литографии Наталии Гончаровой, сборник Шопенгауэра – лучшие мои уловы тех лет. Книги по философии, которые теперь можно купить в любом книжном магазине, были тогда редчайшими находками.

Квартира Касаткиных представляла из себя «дуплекс»: наверх в кабинет папы Наташи Александра Никаноровича Зуева⁴⁴, писателя, только недавно вернувшегося из сталинских лагерей, вела скрипучая винтовая лестница. Оттуда доносился ароматный запах трубочного табака. Квартира почти ежедневно наполнялась гостями: мама Наташи, Агния Александровна, готовила чай и бутерброды. Искусствовед Фёдоров-Давыдов, семья Мазелей, скульптор Шалимов – все были людьми 1920-х годов, и им было что вспомнить и что рассказать. Часто бывал там Александр Февральский⁴⁵, бывший литературный консультант театра Мейерхольда. Из его рассказов запомнилась частушка той эпохи:

Не пройти корове по льду —

Ноги разъезжаются.

Не пойду я к Мейерхольду,

Пусть не обижается.

На каждой лампочке (большая ценность в те времена) в театре, утверждал Февральский, было написано «Украдено из театра Мейерхольда»⁴⁶.

Восстанавливались некоторые спектакли двадцатых годов. Был восстановлен спектакль по пьесе Н. Эрдмана «Мандат». Декорации этого спектакля принадлежали нашему учителю Шестакову, а главную роль играл тот, кто играл её раньше, – гениальный Эраст Гарин.

В училище было необыкновенно интересно. Мы спустя рукава занимались штудиями с натуры (натюрморт, портрет, обнажённые), но с увлечением относились к другим дисциплинам: техника сцены, история костюма, история театра, история искусства. Нас соединили со студентами ГИТИСа по программе «Работа с режиссёром» (у них была противоположная программа – «Работа с художником») и разрешили ходить на лекции ГИТИСа по истории кино. Мы смотрели фильмы, которые нигде нельзя было увидеть: Чарли Чаплина, Хичкока, Рене Клера, фильмы немого кино.

Мы находились в исключительном положении, так как имели возможность каждый вечер пойти в театр. Училище нам выдало бумаги, по которым нам полагались контрамарки на вечерние спектакли. Мы пересмотрели всё возможное, что шло в Москве: ходили на Ильинского, Бабанову, Гарина, Пашенную, всю труппу МХАТа и Малого театра, в театр Вахтангова и театр Сатиры – все было предметом нашего восхищения. В концертном исполнении на теперешней Тверской мы смотрели спектакли по пьесе Ибсена с Алисой Коонен, легендарной актрисой бывшего Камерного театра.