Мой милый Фантомас (сборник) - [17]

В углу халупы — замысловатые тени сообщали местности таинственность — возникло нечто горизонтальное. Подступил. Выявилась довольно широкая кушетка. Михаил зачем-то порыл рукой. Уже без особенного удивления обнаружилось приличное покрывало, качественное, совершенно недопустимое Гере постельное белье, аккуратно пристроенные подушки. Рядом расположился журнальный столик, фонарь выбрал на нем стопку книг. Глаза ввинтились. Ба, вот и «Французская революция»! Михаил с гулким сердцем пошел перебирать названия. Точно, преимущественную долю пары десятков книг представляли названия с наличием французской тематики. И вот оно, в самом низу неказистые по виду и чрезвычайно ветхие держались две книжонки… — в их названия входило слово Фантомас. Фонарь в руке задрожал, Миша плотно, до выперших желваков, сомкнул зубы.

Пришла сосредоточенная мысль. Парень обмяк, голова стала хладнокровно вращаться, прямой взгляд был придирчив. Приник к объекту. Семенов тронулся, подошел, открыл дверку сооружения, которое с вежливым допуском можно назвать шкафом. Полки с нагромождением штук главным образом механического порядка, посуда, бельишко. Отделение для верхнего — попало. Здесь висели редкие вещи, никоим образом не шедшие упроченному в сознании амплуа Герасима. Пальто и костюм — цивильные. Нет, костюм не тот, что знаком уже по сцене — таковой сгорел. Строгий, отменной выделки… Михаил грузно дышал. В голове шебаршило и даже немножко прыгало. Нет сомнения, он на пороге, некоторый напряг извилин и придет откровение… И тут произошел странный звук.

То ли шорох, то ли шепот. Некая зудящая нота, едва заметный мотив дополнительного инструмента. Так случается, когда в насквозь пасторальные тона полдня вмешивается мотив телеги: он вполне идет общему строю, но и придает восприятию чуть тревожное колебание. Миша замер и часто заморгал, выключил фонарь. Вслушивался. Звук был горизонтален, пакостлив своей настойчивой неизменностью.

Этот тон и, соответственно, вслушивание длились несколько минут. Вдруг вплелось новое: глухие, странные удары. Неравномерные. Миша противоестественно выпрямился, сконцентрировался до крайности. И вот оно, раздалось пение — ноты отчетливо и стройно, размеренными порциями, брали разные высоты с покушением на гармонию — однако слова отсутствовали. Вокализ. И до Миши дошло: арию тянет Антей, — он, подлец. До словечка вспомнилось Герино: «Опеть жа мычит, ровно песню поет. И копытами скёт впопад — будто барабан шшолкат. Дело нечистое…» И то сказать, вслед воспоминанию достоверно вычленился мерный стук копыт и шорох — знать-то о нем говорил Герасим, разумея, «трется о тёс». Типичный подлец!.. А мелодия нарастала, несомненно, все больше членов фауны входило в состав исполнителей.

Михаил стоял еще мгновения, напряженно размышлял. Двинулся вовне. Первым делом рука нашла гвоздодер.

Приблизился к коровнику, имея в настроении смесь пощипывающей жути, деловитой строгости и торжества, пальцы, охватившие железо играли, словно разминали резиновый мячик. У двери в сооружение остановился, припал ухом к щелястым доскам. Собственно, это было излишне, обособленная великолепной тишиной ночи оратория громогласно владела пространством. Теперь это была какофония — неровный строй коровьих голосов, хаотическая мешанина ударов и нераспознанных вкраплений составляла кромешную, где-то сатанинскую смесь и только внимательным ухом — Семенов такое нашел — можно было различить отдельную партию, повелительную и гордую, что несомненно кодировала зов к победам… Михаил взял гвоздодер двумя руками, потряс его перед собой. Отпустил здесь же одну, ибо открыть дверь в предыдущем состоянии было несподручно. Поступил.

Открывшееся взору Мишутку потрясло. В вороватом свете от протянутой над проходом между стойлами гирлянды — над замурзанными плафонами толкалась мошкара — происходило умопомрачительное действо. Около десятка представителей — что-то возле четверти всего стада — в достаточно широком пространстве натурально откалывали вальс (остальные подпевали по стойлам). Они кружились на одном месте, причем с довольно любопытными махами ног и все в одну сторону. По неизвестному сигналу останавливались и пускались в фуэте обратного направления. Без каких-либо сомнений, возглавлял ансамбль Антей. Он грациозно и высокомерно кружился, задрав голову, и планомерно покачивал ей, ведя, помимо двигательного процесса, голосовую партию. Притом хвост его периодически щелкал о древесину ограждений… Пан — оргия, шабаш!

Нечего сказать, Антей был пленителен в этот прекрасный миг. То, что он вытворял вокальным образом, никаким сравнениям не подчинялось. Это был густой хромированный баритон, властный и придирчивый, который, выйдя из хозяина, тут же грозно расширялся и заполнял помещение, инспектируя доступность каждого закоулка и отчетливо желая удостовериться в порабощении всякого кусочка объема. Только теперь понял Миша, что ни о какой какофонии речь не шла — все было отменно связано: звуки Антония постепенно и стройно, гуськом, будто вполоборота держась за руки, следовали друг за другом. Порой, поступая согласно желанию повелителя, некая нота приостанавливалась, и звенья становились тесней, тон в этом месте замечательно плотнел и с приятной пользой давил на мембраны. Далее цепочка разряжалась, ничуть не портя хорошее напряжение и внося в общую методу похвальное и тугое воздействие. Ноты лились ровно, затем по экспоненте возносились ввысь, осаждались и замирали в почтительном равновесии, юркали, пятились, рассыпчато падали. Ноздри быка нервозно шевелились, точно подгоняя и апробируя очередной бемоль. Глаза были кровавы и большущие зрачки мрачно неподвижны. В совершеннейшем соответствии действовали буренки, отзывались отменным контральто, подчиняясь непонятным движениям или сигналам, каждая сосредоточено и тщательно поднимала в законный момент морду и с ботоксных губ слезали четкие, шлифованные звуки. Прибавим уже описанные движения и поступь, которые делали определенные шумы, и теперь, когда сник первый непривычный строй ансамбля, становилось понятно, что каждая партия вносила точную долю в общую гармонию и контрапункт. Собственно, стало ясно, что и стеганье Антеева хвоста имело непосредственную задачу вести учет общих действий. Ядреный запах помещения вносил дополнительные мелизмы в молочное бельканто.