Мой любимый крестоносец. Фея тумана - [39]

В ту ночь я долго лежал без сна. Я отчётливо понимал, что происходит с моей возлюбленной, но от этой ясности мне было так скверно, как никогда прежде. Когда же я достиг последних пределов отчаяния, дверь скрипнула, и на пороге появилась леди Гита — в одной рубахе, босая, с распущенными сияющими волосами. Я изумлённо смотрел, как она приближается к моему ложу.

— Ральф, прошу тебя... Обними меня... Будь со мною нежен...

Я не поверил своим ушам, и тогда она сама приникла ко мне. Поцеловала так... Какие сладкие уста оказались у холодной Феи Туманов!

Одному Богу ведомо, чего мне стоило не наброситься на неё сразу же со всей яростью раскалённой страсти. Прежде у меня было немало любовниц, и все они полагали, что я ласков и бережен в любви, но как давно я не знал иных женщин, полностью поглощённый своей любовью к леди Гите!

И вот она пришла. Самая желанная, обожаемая. Теперь я поцелуями и ласками разогревал её покорное, слабое тело, старался не обращать внимания на её пассивность. И дождался, когда её ласки стали смелее, дыхание начало срываться, блаженно опустились тяжёлые ресницы... Я же... Я был в раю.

Та ночь была упоительна. Снова и снова я видел, как от моих ласк пробуждается и оживает её дивная чувственность. Мне и в мечтах не виделось, что леди Гита может оказаться такой. Бесследно исчезли её сдержанность, спокойствие, замкнутость — передо мною была пылко отзывающаяся на малейшее прикосновение страстная любовница.

Я не помнил, как и когда заснул.

Разбудил меня Утрэд, сообщив, что госпожа уже собралась в путь и ожидает меня внизу. Ничего не соображая спросонок, я сбежал по ступеням.

Гита, уже в дорожной накидке, держала под уздцы осёдланную лошадь и, заметив меня, тут же отвела глаза. Улыбаясь, я шагнул к ней — но вместо пылкого приветствия услышал, что она вынуждена немедленно уехать, а мне поручается проследить за отправкой проданной партии шерсти.

— Гита! — не выдержав, перебил я. — Как это понимать?

— Не сейчас, Ральф, — проговорила она. — Мы всё обсудим позже.

Тогда я решил, что в ней заговорила её целомудренность. Ведь она воспитывалась в монастыре, а такой была ночью, что... Я решил не настаивать, дать ей время опомниться.

В тот день даже встреча с Эдгаром не выбила меня из равновесия. У этого же распрекрасного лорда вид был как у побитой собаки. Смотрел на меня и всё повторял:

— Уехала... уже уехала...

Я же пребывал в таком настроении, что даже, встретив в тот день Бэртраду, едва не подмигнул ей. Она посмотрела на меня с удивлением.

— Превосходно выглядишь, Ральф. Красивая одежда, новёхонькие сапоги. А я припоминаю, что ты ранее не был особым щёголем. Теперь же ты даже поправился. И волосы отпустил, точно крестоносец... или сакс, — добавила она с едкой насмешкой.

Но мне было плевать. Я только сказал, что обо мне есть кому заботиться. Она кивнула. Улыбнулась какой-то незнакомой мне улыбкой — не широко, как она это ранее делала, демонстрируя свои ровные мелкие зубки, а даже губ не разлепила. Так гримаска просто получилась, словно ей мешал улыбаться этот розовый шрам над верхней губой. Поколачивает её Эдгар, что ли? В любом случае я не находил уже графиню Норфолкскую столь привлекательной.

— Не стоит так уж задирать нос, Ральф. Ведь всем известно, что ты всего-навсего на побегушках у этой...

Я прервал её, не позволив дурно отозваться о моей леди. Заметил только, что всегда служил и продолжаю служить самым прекрасным дамам.

Откланявшись самым любезным образом, я покинул графиню, проследил за погрузкой и отправкой тюков с шерстью и сломя голову полетел в Тауэр-Вейк.

То, что там меня ожидало, охладило мой пыл, как ушат воды пополам со льдом. Гита держалась со мной даже отчуждённее, чем раньше, а мои торопливые объятия были отвергнуты с таким невозмутимым достоинством, что впору и леди Бэртраде поучиться.

Озадаченный, я решил, что так будет продолжаться только до нашей следующей ночи. Но её не последовало, а Гита начала откровенно избегать меня.

И вот вчера на праздновании Лугнаса вновь объявился Эдгар и одним своим появлением отнял у меня и Гиту. Отнял мой мир, мой дом. Даже Милдрэд у меня забрал. Я видел, как он играл с малышкой. Играл, как может только любящий отец. И Милдрэд быстро потянулась к нему. А Гита... Мне противно было смотреть, как она сразу признала в нём своего господина. Но как бы я ни пытался презирать её, я не мог не увидеть, какой счастливой, какой ослепительно прекрасной сделалась она в один миг.

Это происходило прямо на глазах. А ведь Эдгар ничего не мог предложить Гите, кроме собственной похоти. И этой похоти он был готов принести в жертву всё, что возводилось и утверждалось с нечеловеческим трудом, — доброе имя Гиты, честь рода, будущее малышки Милдрэд.

И тогда я подошёл к нему и всё сказал. Вряд ли меня можно было назвать красноречивым, когда я, почти задыхаясь, налетел на него. Но тогда я даже не думал, какое положение занимает он, а какое я. Ведь даже мне, безземельному рыцарю, было что предложить Гите. У меня было моё доброе имя. А что мог предложить ей муж Бэртрады Норфолкской?

То, что Эдгар после этого решил удалиться, делает ему честь, но ужаснее всего то, что Гита тотчас бросилась следом за ним.