Мой любимый крестоносец. Дочь короля - [44]

Наверное, я испугалась. Но ещё более ощутила гнев. Шагнула вперёд:

— Как вы посмели!

Мой громкий голос неожиданно разрезал тишину ночи:

— Как посмели!.. Немедленно убирайтесь с моей земли!

Они ожидали чего угодно, но только не этого. Я видела, как Уло даже попятился в первый миг. И это придало мне сил.

— Я здесь хозяйка и повелеваю — во имя Бога и Его Пречистой Матери вложите мечи в ножны и удалитесь. Иначе, клянусь памятью Хэрварда, весть о вашем разбое распространится на все земли Дэнло!

Они постепенно пришли в себя.

— Кто она? — спросил кто-то.

И другой голос ответил:

— Это хозяйка. Гита из обители Святой Хильды.

— Монахиня?

Я видела, как Уло перехватил поудобнее меч. Даже различила его улыбку под наносником шлема, когда он, не сводя с меня взгляда, обращался к своим людям:

— Чего вы оробели? Эта девчонка несовершеннолетняя и подопечная Ансельма. Он же велел навести тут порядок до празднеств. Так что смелее. А эта госпожа... Ха! Она всего лишь отродье бандита Хэрварда.

— Сам ты отродье сатаны! — услышала я за собой рычащий голос Утрэда.

Я оглянулась. Они все были здесь. С тесаками, лезвиями от вил, топорами. Я услышала, как Цедрик сказал дочери:

— Беги наверх, Эйвота, поспеши зажечь огонь на башне.

Я знала — это сигнал. Жители фэнов увидят свет на Тауэр-Вейк, кинутся на подмогу, и тогда пришельцам не избежать мести. Они окажутся в ловушке, их убьют. А потом явятся карательные войска, чтобы отомстить восставшим за пролитие крови.

Этот же глупец Уло только распалял своих людей:

— Чего попятились? Эта девка и её смерды — мятежники. Псы, болотные саксонские свиньи, которые посмели воспротивиться воле преподобного Ансельма и...

— Ах ты нормандский пёс! — разозлился Цедрик, наступая и перехватывая поудобнее топор.

Я остановила его:

— Назад!

Я сама была в гневе, но старалась сдерживаться.

— С чего вы, воины, решили, что имеете право тявкать на моих людей, словно собаки на овец? Вы пришли с оружием — и это в самый канун рождественского мира. Даже Ансельм отречётся от вас, если вы нарушите закон, и сам поспешит отдать вас в руки шерифа Эдгара, когда станет ведомо, что вы спровоцировали резню.

Уло расхохотался. Теперь он стоял прямо передо мной.

— А кто узнает, что здесь было? Фэны хорошо хранят свои тайны. Мы утопим ваши изрезанные тела в болотной жиже. И ваше, красотка. Но сперва я узнаю, такая же ли дыра меж ног госпожи, как у её саксонских рабынь...

Дальнейшее произошло мгновенно. Рык — и, словно тёмный дух, мимо пронёсся Утрэд. Уло только что стоял с мечом, а вот он уже на коленях, и мой солдат занёс над ним нож.

— Иду помнишь, убийца?

Взмах ножа — и я вижу, как неестественно откинулась голова норманна и тёмная кровь брызнула на меня из отверстой раны на его шее.

Я закричала.

А потом... Меня оттолкнули. Лязг железа, запах крови, крики, мелькание тел в тумане. Кто-то упал с дамбы в воду. А из мрака, из темноты фэнов слышались крики, мелькали огни. Бойня, трупы, кто-то побежал, и меня опять толкнули. Старый Цедрик потащил меня назад в башню, обхватив поперёк туловища. Я и не знала, как силён старый рив.

— Побудьте здесь, госпожа.

Он почти бросил меня на пол и кинулся назад, в гущу схватки на дамбе.

Я вскочила. Меня трясло. Надо было это остановить. Как? Я не знала. Хотела выскочить, но Труда удержала меня:

— Не вмешивайтесь, леди Гита. Мужчины знают, что делают. Так было всегда. На йоль и в старину приносили жертвы.

Я даже различила в полумраке её торжествующую улыбку.

— Ты не понимаешь! — кричала я. — Это безбожно...

— Всё я понимаю. И молодец Утрэд, отомстил за свою девушку.

Гул снаружи всё усиливался. И отовсюду, со всех сторон, долетал старый саксонский клич:

— Белый дракон! Белый Дракон за старую Англию!

Сверху по огибавшей стену лестнице спускалась Эйвота. В руке пылающий факел, а вид торжественный, словно у языческой жрицы. И она улыбалась.

— Фэны поднялись!

* * *

На Рождество в монастыре Святой Хильды всегда бывало весело. Стены украшались ветками омелы, падуба, вечнозелёного остролиста с красными ягодами. Приходили дети и пели кэролы[40], а монахини готовили всё необходимое для постановки рождественского миракля[41], Потом являлись ряженые, и начиналось Рождество — праздник, когда весь мир ликует и люди ждут перемен к лучшему, строят планы, гадают. И конечно, веселятся.

Я же сидела у огня в старой башне Хэрварда, глядела, как пробегают язычки пламени по святочному полену, ощущала голод, тоску... и страх. Вся моя жизнь, так заботливо устроенная родителями, спокойное и безбедное существование в обители — всё исчезло в тот единый миг, когда я вышла из монастыря, шагнула в туман и тьму зимней ночи.

В семнадцать лет многие мечтают о переменах. Но в моей жизни всё изменилось так круто, что теперь я страстно желала одного — вновь оказаться под защитой стен обители. Ведь я любила книги, любила размеренный уклад монастыря, уверенность, что у меня, слабой женщины, всегда будет стол и кров, и забота сестёр-бенедиктинок. Ранее я так ясно видела свой жизненный путь: я стану учёной, мудрой и уважаемой монахиней, буду молиться о грешниках, лечить больных, вникать в дела монастырского хозяйства. И однажды сделаюсь аббатисой. И вот теперь всё рухнуло.