Мой лучший враг - [61]

– Совершенно точно нет, – признаюсь и морщусь. – Сколько эта штука будет действовать, знаешь?

– Понятия не имею.

– Значит, нам надо провести несколько часов порознь. Наверное.

Он подходит – так быстро, что у меня екает сердце. Мне отчего-то тоскливо, горько, но это чувство пропадает, как только его рука касается моих волос.

– Не надо. – В меня впивается яркий взгляд. – Не бегай от меня, бесенок. Поговори со мной, сейчас.

Он кажется почти невозможным в дорогом пиджаке в моей гостиной. Как и этот жест, и все, что он во мне вызывает. Мне не хочется с ним объясняться и в то же время хочется до безумия.

И я киваю – потому что тело живет собственной жизнью.

Ничего страшнее ведь уже не случится, правда?

Мы выходим на улицу. У нас тихий район, практически пригород: узкие улочки, куда не доехал экипаж, заборы уютных домиков, яблони и персиковые деревья, ветви которых лезут за ограды. Вечер кажется теплым, но я все равно ежусь.

– Прости, что не предупредил тебя лучше, – начинает Рейм, и от его слов мне уже нехорошо. Он никогда передо мной не извинялся. – Не отговорил, недооценил отца. Моя вина.

– Я сама настояла, – отвечаю раньше, чем думаю. Вздыхаю. – У вас и правда плохие отношения.

– Что есть, того не отнять.

Меня по-прежнему слегка трясет. Не могу понять, зелье это или накопившееся напряжение. Сотня вопросов штурмует черепную коробку.

– Почему ты не подыграла ему? – продолжает «избранник», даря мне новый пристальный взгляд. – Не отказалась от наших отношений, прямо там, пока была возможность?

– Я не знаю. Это было бы подло, – прищуриваюсь в ответ. – Просто не захотела.

– Ты назвала меня обаятельным.

Я останавливаюсь. Смотрю на него. Мне непросто – потому что действительно назвала, и я смущаюсь – и злюсь на него тут же за это.

В нем есть обаяние. И чисто аристократическое, которое всегда меня бесило, и насмешливо-самодовольное, раздражавшее не меньше. Его улыбки, усмешки, почти королевские жесты, его самоуверенность – может, я всегда им немного завидовала.

Сейчас он не выглядит таким уж надменным или радостным. Скорее, похож на демона ночи, притаившегося рядом во тьме. Опасного, с острыми чертами.

– А твой отец сказал, что я ухудшенная версия Глории.

– Это ревность?

Это похоже на ревность. Я трясу головой, потому что ревновать его не могу. Мне просто неприятно – что меня сравнивают с Санди, считают меня хуже.

Что он может сравнивать нас прямо сейчас. Я наверняка хуже целуюсь, не так раскрепощена, грудь у меня поменьше, в конце концов.

– Что между вами случилось? Что за история с… огонь дорогой, с изнасилованием? – спрашиваю, сжимая руки. Хорошо, когда находишь правильный вопрос.

– Веришь, что я мог попытаться кого-нибудь изнасиловать?

– Не особенно. Ну то есть ты умеешь быть засранцем, но зачем тебе набрасываться на девушку? Они сами на тебя вешаются гроздьями.

У Идена дергаются уголки губ, но улыбка быстро пропадает.

– Это паршивая история. Та девчонка – они поцапались с Глор на вечеринке. – Он говорит размеренно, но тема ему явно не нравится. – Поверишь или нет, но я почти уверен, что начала не Санди. Хотя то, что девчонка была из не самой богатой семьи, раззадорило мою почти невесту. Глория позвала ее разбираться на улице и кинула в нее в драке тарский порошок – тот, от которого впадают в ступор. А у нее оказалась непереносимость этой дряни, как сказали врачи.

– Врачи?

– Ей стало плохо, она почти ничего не воспринимала. Я привез ее в госпиталь. – Он смотрит на меня мрачно. – В платье, которое пришлось порвать на груди, поскольку ей было трудно дышать, и вообще едва в сознании.

– Звучит великолепно, – выдыхаю я. – Нет, на самом деле я ожидала чего похуже. Надеюсь, тебе сейчас так же сложно выдумывать, как и мне. Но как все дошло до обвинений в насилии?

Ловлю новый, очень долгий взгляд.

– Хороший вопрос. У нее не было ко мне претензий поначалу. Я пытался уладить ситуацию, она была в шоке и вообще мало что помнила. А потом оказалось, что ее отец работает на отца Альнара.

– Что?

Я каменею от неожиданной информации. Каких демонов?

– Видишь ли, – продолжает Иден, – отец Тео был тем, кто принес слухи родителям Санди уже почти месяц назад.

И он говорит какие-то сумасшедшие вещи: что отец Ала раскопал эту историю, пошел к отцу Глории вместе с письменными претензиями пострадавшей девчонки.

– Но ты же сын уважаемого человека. Есть сферы правды, в конце концов, – в смысле, у вас дома их полно! Что могло убедить зубастых аристократов поверить в ложь?

– В основном то, что никто ее не отрицал.

Я набираю воздуха в грудь, но молчу. Заставляю себя молчать.

– Родители Глории мало знают о дочери. Они вроде моего отца, только удивительно слепы, когда дело касается их чада. Она могла все им рассказать, но боится – и, пожалуй, не безосновательно, – что отец ее на север сошлет, если выяснит, что она чуть не убила человека. Они обратились к моему отцу, но тот был счастлив, что у меня срывается план попасть к парникам. Я злился на Санди, но выдавать ее не хотелось. В общем, раньше, чем кто-либо среагировал, ее уже связали ритуалом с Тео.

Я моргаю. Я все еще думаю об отце Ала – в чем и признаюсь секунду спустя.