Мой личный военный трофей - [21]

Не могу понять, как можно было изгаляться над писательницей такого ранга, как Криста Вольф, которая, видит Бог, в ГДР не каталась как сыр в масле. Она в обеих Германиях слыла совестью своей страны, ее постоянно окружала боготворившая ее молодежь, которую она лелеяла и пестовала всеми доступными ей средствами. Стоило ей высказаться о том, что воссоединение Германии проведено чересчур поспешно и плохо продумано, как на нее обрушился настоящий шквал упреков, клеветы, грязи, обвинений даже… в сотрудничестве со Штази.

Еще в советское время у нас последовательно выходили все ее книги. За исключением главной — “Образы детства”. Помню, однажды один издательский работник у меня дома пытался уговорить ее согласиться на некоторые, и немалые, купюры, чтобы сделать роман “проходимым” у нас. Она сказала:

— Американцы тоже хотят, чтобы я кое-что убрала. Если я сложу ваши и американские пожелания и все вычеркну, что остается? Рыбий хребет?

Кстати, “Что остается” название повести, почти исповедального характера, которая послужила началом атаки. Незадолго до этого в телефонном разговоре я спросила, над чем она сейчас работает. Она ответила:

— Над одной историей под названием “Что остается”.

— А остается что?

— О да, все-таки, все-таки.

В то время я составляла сборник ее эссеистики в прекрасной серии издательства “Прогресс” “Художественная публицистика” (где до этого составила пухлые тома Макса Фриша и Генриха Бёлля) под названием “От первого лица”. Была уже готова верстка книги, когда разразился скандал с “Что остается”. Спасибо редактору Ларисе Григорьевой (Павловой), чьими стараниями была приостановлена работа, чтобы срочно перевести и включить в книгу и это повествование.

Несколько позже, когда я работала уже в “Знамени”, главный редактор, Григорий Яковлевич Бакланов, вернувшись из командировки в Америку, где слышал слова Гюнтера Грасса о Кристе Вольф как о “First Lady немецкой литературы”, спросил, есть ли у нее что-нибудь непереведенное.

— Да, конечно, можно сказать, ее главная книга — роман “Образы детства”.

— Почему?

Показала ему “трефные” места. Они Бакланова не смутили. Заказали перевод замечательной переводчице Нине Федоровой (которая потом опубликовала в нашем же журнале мировой бестселлер австрийца Кристофа Рансмайера “Последний мир”) и напечатали в четырех номерах, не опустив ни слова. Правда, времена уже были другие.

Не забыта у нас Криста Вольф и сейчас — вышел составленный мною том ее постгэдээровских романов “Кассандра”, “Медея”, “Летний этюд”. В первых двух, особенно в “Медее”, немецкая критика не без основания усматривала аналогию с двумя Германиями, личностные мотивы.

Вернемся к “Вопросам литературы”. Это тоже было одно из своего рода окошек во внешний мир. Из наших обзорных статей читатель узнавал о том, что происходит в мировой литературе, о многих для нас табуированных писателях, печатали их дневники, интервью с ними, — о некоторых публикациях подобного рода я расскажу в главках о “мужчинах моей жизни”, к которым меня привел “мой личный военный трофей”.

Нет, оппозиционерами мы, конечно, никогда не были, всегда добросовестно “проводили политику партии в области литературы”. И тем не менее умудрялись представить свою, скажем так, нестандартную позицию, нередко выдерживать испытание на обыкновенную порядочность. Так, когда наш завотделом классической литературы Валентин Непомнящий густо завяз в одной из “подписантских” историй — он не только сам подписался, но и собирал подписи в защиту участников “дела Галанскова”, редакция — вся целиком! — с честью выдержала этот тест. К нам приезжали из райкома, таскали в ИМЛИ, в райком и даже горком — требовали Непомнящего не только исключить из партии, но и уволить с работы. Вот уж волчий билет! Из партии исключили — без нас, мы настаивали на “строгом выговоре”, что тоже неслабо; а вот с работы мы так и не уволили его, лишь понизили в должности — для отчета о принятых мерах. И это его спасло, нашего Валюна, в буквальном смысле: когда он обращался на радио, телевидение со своими работами, первое, что там делали, — проверяли, действительно ли он служит в штате (неважно кем). Результат — Государственная премия!

А бывало и не так. Был “подписант” и в “Иностранной литературе” — Н. Наумов. Главный редактор Б. Рюриков, явно не желавший крайних мер, попросил парторга узнать в “Воплях”, как действовали мы. Узнав, что Наумов подписей не собирал — это являлось особенно отягчающим обстоятельством, — а только сам подписался, я сказала: “О, Вам будет легко защищать его!” — “А с чего Вы взяли, что я собираюсь его защищать?” Короче, его не только исключили из партии, уволили с работы, но энергичная дама не поленилась постараться, чтобы издательство, для которого он переводил с итальянского большой роман, расторгло с ним договор.

Другой пример: когда после августа 1968 года все редакции “толстых” журналов должны были провести собрание и опубликовать в “Литгазете” резолюцию в поддержку решения о вступлении войск стран Варшавского Договора в Чехословакию, мы были единственными, кто этого не сделал. Даже “Новый мир” был вынужден выполнить это распоряжение. Как же рада я была, что в Праге это заметили, — у меня до сих пор хранится поздравление с Новым, 1969 годом от Союза писателей ЧССР, — мало кто его тогда получил.