Мой личный военный трофей - [12]

— Знаете, немцы, они народ дотошный, пусть видит на весах, что получает то же, что и остальное население.

Угораздило же ее из Голландии, где она мирно жила с дочерью и мужем до и после его смерти, поселиться именно в советской зоне оккупации! Но обитавшая на Западе родня считала этот брак мезальянсом и не жаждала воссоединяться.

Мы направились в виллообразный (все-таки!) дом. К нам вышла дочь, девушка лет тридцати, тихая, испуганная, в кургузом жакетике; “принцессиными” у нее были только руки — большие, неухоженные, но очень красивой формы. Она предложила нам подняться на второй этаж, где лежала покойница, но мы не проявили готовности, а стали расспрашивать, как все произошло.

А произошло вот что: за несколько дней до случившегося к ним приехал ее сводный брат, один из сыновей Вильгельма от первого брака, офицер американской армии, и чуть ли не силой забрал чемоданчик с драгоценностями кайзеровской фамилии. Их было не особенно много, да и ценность представляли не бог весть какую — ведь в Голландии им нужны были средства к существованию, и постепенно добро распродавалось. Но как бы то ни было — драгоценности кайзеровской фамилии! К этой истории я еще вернусь — после похорон Гермины.

Крупная ссора закончилась тем, что капитан уехал с чемоданчиком. Матери стало плохо, и вскоре она скончалась.

Теперь надо было организовать похороны. Этим занялась Военная администрация в Потсдаме, где в парке Сан-Сусси стояла часовня с останками членов кайзеровской фамилии. Там же должна была упокоиться и последняя императрица.

В день похорон я поехала в Потсдам. Возле часовни стояла небольшая группа потомков немецких кайзеров, прибывших из Баварии. Особенно выделялся живой, подвижный мальчик лет шести-семи, светловолосый, красивый — настоящий принц с картинки. Много лет спустя мне попал в руки номер “Шпигеля” с большим очерком о нем и массой цветных фотографий обыкновенного, хоть и царских кровей, прожигателя жизни, просто плейбоя, ничего другого из этого наследника не вышло.

Принцесса, чужая всем, потерянная, одинокая, стояла в стороне. Она кинулась ко мне, как к подруге или близкой родственнице.

Вся прусская аристократия вылезла из своих дыр; казалось, от вытащенных из сундуков черных одежд с белыми жабо исходил запах нафталина. Когда часовня открылась, черные фигуры плотной стеной окружили гроб, не оставляя ни малейшего просвета для фоторепортеров.

Разумеется, вся мировая пресса была здесь. Как же — похороны последней немецкой императрицы!

Массивные, частью оцинкованные гробы предшественников стояли рядами, а то и друг на друге. Стены круглой часовни были снизу доверху увешаны тяжелыми венками, большей частью металлическими.

Один из американских корреспондентов не мог примириться с тем, что главного-то действа не видно, и он не может запечатлеть историческое событие. Покрутившись, он начал вскарабкиваться по стене, пользуясь венками, как ступеньками, пока не добрался почти до потолка — чистая акробатика, стал прилаживаться со своей аппаратурой и, как и следовало ожидать, полетел вместе с венком вниз. Естественно, раздался смех. Я почти чувствовала дрожь принцессы — она ведь была единственным человеком, для кого процедура похорон не была спектаклем.

Последующие дни все газеты выходили с огромными заголовками: “Куда подевались драгоценности кайзеровской фамилии?” Даже Контрольный Совет посвятил этому специальное заседание. Власти и полиция искали пасынка Гермины, он как сквозь землю провалился, даже на похоронах не был.

В конце концов выяснилось, что идею с чемоданчиком внушил ему приятель, тоже капитан американской армии, чтобы потом поделить добычу. Но сын Вильгельма передумал, он решил все сохранить для себя и соврал, что чемоданчика не получил. Приятель же оказался не легковерным, с помощью детектора лжи удостоверился в вероломстве принца, узнал, где тайник, очистил его и махнул через океан, где и потерялись его следы. Принцу же, получившему во время войны контузию в голову, манипуляции с детектором пошли не на пользу, и он еще долго болел.

Целую неделю газеты на все лады толковали про эту историю, пока новые сенсации не затмили ее.

Во время одной из поездок в Германию лет двадцать пять спустя я поехала в Сан-Сусси, искала часовню, подключила к поискам даже друзей, но ничего не нашла. Видимо, после того, как часть гробов перевезли в Западную Германию, ее попросту снесли. Захватили ли и гроб Гермины, не знаю, жаль, не знаю я также, что стало с принцессой.

Вот такой эпизод из области работы культурофицера.

С началом “холодной” войны отношения с коллегами из союзнических администраций быстро изменились. Связи стали сугубо официальными и сухими. Не прервались только очень немногие знакомства. Так, презрев все гласные и негласные запреты, к нам приезжал английский журналист Петер Барч, сын жившего в Австралии 90-летнего коммуниста. Петер был потом одним из первых корреспондентов на корейской войне, выпустил богато иллюстрированную натуралистическими фотографиями книгу — она дошла от него до меня весьма причудливыми путями. В Москве мы однажды неожиданно встретились. В результате меня навестил в редакции некий товарищ с требованием написать докладную о Барче — кто он, откуда и насколько хорошо я его знаю, что он собой представляет и т.д. Боясь, что это может стать началом “сотрудничества”, мне удалось отговориться действительной случайностью встречи.