Мой ледокол, или Наука выживать - [11]

На корабле четыре раза в день делали приборку. В совокупности по времени это составляло 3,5 часа. Места приборки разделялись на три категории: уборка в каюте офицеров, уборка внутри корабля и уборка палуб. Раздавалась необычная для нормального человеческого уха, команда: «Палубы проветрить (!) и прибрать». Самой привилегированной считалась уборка в каютах офицеров. Своё первое место уборки я получил в такой каюте. Никто не мешал. Можно было почитать. Я тогда ещё не знал, что «бесплатный сыр бывает только в мышеловке». Офицеры смотрели на «своих» матросов, как на личную собственность. Мне этого никто не объяснил. Однажды я пришёл на уборку. В каюте находился капитан-лейтенант. Он ждал меня. Когда я вошёл, он указал мне на «облёванную» кровать и приказал в моё свободное время выстирать его простыни. Я посмотрел на него, как на идиота, сбежавшего из сумасшедшего дома, и сказал, что я пришёл на флот не для того, чтобы стирать чужие «облёванные» простыни. Затем добавил, что военно-морской устав запрещает использовать военнослужащего в личных целях. Мне этого показалось мало, и я пояснил, что одним из важнейших завоеваний Октябрьской революции была отмена института денщиков. Он, не сообразив, о чём я говорю, ответил, что, мол, про такой институт не слышал и такое учебное заведение ему неизвестно. Я ухмыльнулся. Что тут началось! Сбежалось всё наличное командование. Я стоял по стойке «смирно», а они толпились вокруг меня и разглядывали, как инопланетянина. Но формально наказать не решились. Это было моё первое столкновение с системой. Меня отправили убирать шкафут. Шкафут — это средняя палуба, самое паршивое место уборки. Место для штрафников. Три с половиной часа в день на тридцатиградусном морозе с ветром убирать непрерывно падающий снег. Мне дали понять, что есть и легальные способы вынуть из человека душу. Я понял...

Матросы и офицеры не любили друг друга. Офицеры относились к матросам, как к низшей расе. Флотская система предоставляла им для этого формальные возможности. Они питались отдельно. Их кормили другими продуктами. Они получали молочные продукты, вино, шоколад, что нам по нормам довольствия не полагалось. Мы вообще постоянно недоедали. У каждого офицера был вестовой. Свой персональный денщик, который чистил ему ботинки, стелил постель, стирал его личные вещи. Вообще образовательный и культурный уровень старослужащих офицеров был очень низкий. Молодые офицеры в звании от лейтенанта до старшего лейтенанта, особенно те, которые получили образование в хороших городах, страдали на первых порах неимоверно, чувствуя интеллектуальный голод. В начале своей службы на севере они оставались «людьми». Я дружил с некоторыми из них. Но таких было немного и большинство из них через два-три года превращалось в подобие своих командиров. Офицеры привыкли оправдывать свою «избранность и превосходство» «преимущественным социальным положением и образованием». Когда призвали нас, у офицерского корпуса появилась неожиданная проблема. Наше образование было лучше, чем у многих из них. Матросы ненавидели офицеров за хамство, грубость и издевательства. Были случаи, когда вспыхивал бунт на персональной основе. Матрос с соседнего корабля украл автомат с патронами. Обычно нам никогда не выдавалось оружие. Патроны находились и хранились отдельно под офицерской охраной. Стрелять нам вообще не давали. За 4 года я выстрелил всего четыре патрона и только в учебном отряде. Матрос, видимо, добыл оружие каким-то необычным путём. Он захватил позицию на сопке, главенствующую над главной и единственной дорогой в Гремиху. Оттуда он стал отстреливать проезжающих. И только офицеров. На ликвидацию послали подразделение, где служил убежавший матрос. Это была принятая практика. По своим он не стрелял. Его окружили и, с его же согласия, застрелили. Его все равно расстреляли бы по приговору военного трибунала, поскольку он убил несколько офицеров. Если убивали свои, то сообщалось семье, что он погиб при исполнении служебных обязанностей. Семья не страдала. Таковы были принятые всеми правила игры. Случались и коллективные бунты. Однажды ребята с камбуза сообщили, что привезли гнилое мясо. Обычно нам мяса вообще не давали. Мы все побежали смотреть. Мясо лежало на разделочных столах. На камбузе стоял смрадный дух тухлятины. Мясо было полно белых червей, как в старом фильме «Броненосец «Потёмкин». Сообщили дежурному по камбузу офицеру. Он ответил: «Сожрёте и такое, скажите спасибо и на этом». Повернулся и ушёл. Когда раздался сигнал на обед, все по команде вошли в столовую, сели за столы. Но никто не притронулся к еде. Всё это происходило беззвучно. Мы знали, что любой диалог мог бы быть истолкован, как организованный бунт. Тогда последовал бы процесс выявления зачинщиков со всеми его последствиями, заканчивающийся трибуналом и дисбатом. Появился замполит. Он стал абсолютно серьёзно объяснять нам, что варёные черви — это тоже мясо и не менее полезное. Появился командир корабля и сказал, что мы обязаны это мясо съесть, так как он не имеет права списать продукты. Никто к еде не притронулся. Вызвали начальника тыла — заместителя командира Гремихской военно-морской базы и выставили охрану у выхода из столовой. Начальник тыла заорал, что это бунт, но тут же сам испугался своих слов. (По уставу командир обязан немедленно доложить в штаб Северного флота об отказе от пищи личным составом, а это могло бы иметь персональные последствия и для него.) Встал один старшина и сказал, что мы есть не будем. Мы требуем присутствия врача и военного прокурора. После короткого совещания с подчиненными, начальник тыла приказал заменить мясо консервами из офицерского запаса. Эта история имела продолжение. Через пару дней один из наших юмористов, выполнявший по совместительству функции киномеханика, объявил о демонстрации кинофильма про Гремиху. Как обычно, набилось много народу. Наш киномеханик специально достал фильм «Броненосец Потёмкин» Эйзенштейна. Как известно, это был один из базовых идеологических мифов Советской власти. Речь шла о восстании экипажа царского броненосца из-за гнилого мяса, которым его хотели накормить.