Мой крестный. Воспоминания об Иване Шмелеве - [18]

Целуем Ивуна – крепко. Христос с вами. M. Rene – кланяйся.

Пока я доволен. Лишь бы не пришлось уезжать. Найти помещение очень трудно – на сезон очень дорого!

Напиши о себе. Так вот – на эти два месяца по 1 июля обеспечены, а там – пока не знаем. На это время ты можешь приехать с Ивуном. Сообщи, куда тебе писать.

10 июня 1924 г.

Милая Юля, Ивун спит. Интересно от кого ты слыхала, что Ив. Ал. получает 2 т. от Розенталя? Не ошибка ли? Он и Мер. когда-то получали по 1 т. в мес., но вышла гадость, дерзость даже со стороны – мне сам Ив. А. рассказывал, – и Они отказались. Вряд ли что получает.

Это очень пикантно!

Если есть некот. возможность, приезжай на ск. можешь. Тебе жизнь здесь ничего не буд. стоить – выдержим, – только дорога. Впрочем – тебе видней. Нового ничего не написал (все Кам. Век мучил), но буду (да еще цветы! С Ивуном мы завязали с садами – огородами).

Нельзя ли с Над. Мих. послать мне чернил Encre Ideal Woterman? Pour Stila? (марка глобус). Черные. Я свои испортил – развел водой! Сад-огород – не узнаешь!

Твой Дядя Vanja.

Опять Кошкин Дом отодвигается серией очерков (Сидя на берегу). Вступление напечатал в «Возрождении» (нов. газета).

На полях приписка: Ив вздумал добывать смолу!

3 июля 1924 г.

Милая Юля,

Посылаю тебе доверенность, по совету Николая Карловича Кульмана. Кажется, надо пойти 9. Rue Michelet. Paris Vie. Если дадут чеком, придется этот чек переслать мне, а я его тебе верну, поставив бланк на обороте. Николай Карлович был так обязателен – предлагал взять на себя хлопоты, но я постеснялся. Исполни уж ты, м. б. забежишь к Ник. Карловичу (5, rue des Belles-Feuilles, Paris 16e). Они отъезжают 9-го.

С «Человеком», слава Богу, устраивается хорошо (Монго писал, никому не слова! «Sangétranger»[25] идет в бл. мес. в lEurope. «Чаша» идет зимой.

К Монго тебе не надо: они уехали на 2 недели (значит, после сходи) в Савойю. Два Ив. – получил.

Ивун ухитрился уже потерять молоток и клещи. Ищут! Мошенник! Так и следит, когда я подхожу к велосипеду. Довольно мордаст и мякоти больше.

Дядя Ваня.

15/2 октября 1924 г. Капбретон с/мер

Милая Юля[26],

Ивун чувствует себя хорошо, сейчас 2 ч. дня темп. 37,2. Все время на воздухе. Питание – молоко, овсянка и печ. яблоки. Самоч. прекрасное. Погода посл. две недели – тишина, жара, солнце. Для Ива много чудесного: пролет птиц. Вчера к вечеру видел гранд станицу журавлей. Кроме всего у нас пристраивают саль а манже, с камином, кухня будет соединена с домом, и я думаю взять на лето. А мож. быть (на будущий год) и на зиму… Здесь чудесно работать. Значит, Ивун прилип к стройке и темент (так!) теперь воочую видит, и болтает с рабочими, и все его ласкают. Сегодня на заре выкинул такую штуку – разбудил нас. Говорю – спи, спать хотим. Он что же… Все равно вы не сможете спать, рабочие стучат…! Ну, я его похвалил за такую работку мозгов. Твое письмо ему сообщили, он хотел бы ехать, но… надо мне все увидать, а потом я все расскажу мамочке! Дни золотые, голубые. Бессмысленно ехать сейчас в Париж, т. более, что мальчик должен поправиться. Воздух здесь нельзя и вообразить! Пряник – сосны, сушь, мальчик ходит с голыми руками-ногами и шеей. Загорел. Такого воздуха не было и во все лето и в Оссегоре. Ветры кончились, с юга веет. На нашей луговине ловят сетями птиц. Ивун возмущен (я ему прочитал новый рассказ, который он, конечно, понял в пятое через десятое, но понял).

Я написал этюд Птицы, на 250 строк, но тон, чую, кажется, вообще, и в своем роде, – лучший из моих рассказов, вообще, как этюд. Прочтешь. Еще я долго работаю над моим «Каменным Веком», самый большой из всех летних: на 2 с половиной листа. Почти готов, через дней десять кончу перепиской[27]. Раньше я не двинусь, разве внезапное ненастье погонит.

Прошу о Человеке из ресторана, возьми у Монго (сб. Знание) и немедленно высылай заказом. У Синаева непрем. побывай, хотя бы в студии, рю дез Акасас, кажетс. № 20. Горячий привет мой и Оли.

Что ты писала о какой-то коробке. Не пустая! Ничего не получили. И вообще ты толком ничего не напишешь о своем деле, какие планы, какой результат, как со службой. Брось истеричные письма, с причитаниями о мамуличках и ласочках, – это все пустое, как опадающие листья, словоизлияния, вполне понятные, но впустую. Не так показывается любовь. Я в твоих чувствах к мальчику не сомневаюсь, но… больше ровности, будет глубже и крепче и полезнее для нервов твоих и его. Хорошо, если твои дела будут крепки: лучше, чем пустопорожнее сидение в лаборат<ории>, где нет хода[28].

Не забудь о шоколаде для Оли – только это, она призналась, ее поддерживает. А устает она ужасно! Я ничего не могу поделать, так все складывается. А еще парнишка было опять свернулся. Опять диета и лишняя возня с блюдами, с протиранием кашек и прочими клизмами. Но… так все сложилось, и ты понимаешь, что ты-то ни при чем и я вовсе не думаю пенять: мальчик чрезвыч. мил и нам было бы без него пусто совсем. Думаем пробыть до 28 <нрзб.>[29]

21 окт. 1924 Capbreton s/mer

Landes

Милая Юля,

Деньги 145 не высылай, 100 fr. возьми, – ты отвези их Клименко. Деньги у меня есть, и вполне достаточно. Монго я не писал – сижу без денег, а, помнится, выразился так: «веселого мало, печататься негде, но я привык». И все. Слава Богу, я получил из Швеции 300 кр. = 1500 fr. Вообще, я никогда не довожу себя до кризиса. Если бы у меня не было денег (это между нами), я отдавал бы задешево свою работу; а пока я ее держу – у меня теперь более 8 листов рассказов – на худой конец – на 3000 fr. И наличные нрзб. Вот видишь. Ивун здоров, ходили вчера за грибами. Диэта продолжается. Нет, как мне с «Чашей»-то не везет! И в Англии вск. заколодило, не пойму. Я болен, чувствую, упадок воли, все противно, оборвал работу над Кам. Веком. Не-к-чему! 3-й день голова болит. Шутка ли: я за лето написал до 10 листов! И все – скверно. Единственное, что еще туда-сюда – этюдик «Птицы». А остальное дрянь вплоть до Свечки и Старухи. Все меня режет. И ни на что бы не смотрел.