Дорогие друзья, вы меня просили рассказать вам еще кое-что про моего дорогого Дядю Ваню. Я уже не раз делился с вами моими воспоминаниями, но если «поскрести, помести» по «закобкам» памяти, то можно чего-нибудь и наскрести, намести.
Вы помните, что в сказке про колобочек – деду и его бабке вздумалось на старости лет спечь себе колобочек, чтобы как-то отпраздновать их день свадьбы. Когда это было, уже никто не помнит – когда-то давным-давно, лишь один Бог знает сколько лет прошло с той поры, как они полюбили друг друга раз и навсегда, на всю жизнь и пошли под венец.
Но были они бедно-беднехоньки, трудно им было перебиваться со дня на день, муки у них уже и след простыл. Дед думал-думал и надумал, говорит своей бабке:
– А ты, баба, поскреби, помети по закоулкам, авось и найдется немножко мучки на колобок.
Так и вышло, нашлось муки как раз, чтобы спечь колобок.
Так и я поскребу, помету и, Бог даст, смогу вам что-нибудь да рассказать. Но обещайте мне, что не будете сердиться, если, по рассеянности, лишний раз перескажу рассказанное.
Но это лишь присказка, по древнему обычаю сказителей, а сама сказка-то будет впереди. Ведь матушка[1] моя была сама сказительницей, молодой ездила по деревням, собирала сказки, слушала сказителей и сказительниц и мне передала любовь к сказкам, к русскому быту, так что и я не могу начинать рассказывать без присказки.
Вы, конечно, знаете Ивана Сергеевича Шмелева, по его книгам «Лето Господне», «Солнце мертвых», «Няня из Москвы» и другим. Я же познакомился ребенком сперва с его детскими рассказами, которые мне читала Тетя Оля[2]. Меня очень тронули его «На морском берегу», «Как мы летали», «Гражданин Уклейкин» и, в особенности, «Мэри» Я плакал, когда доходил рассказ до кончины бедной Мэри и с тех пор я еще терпеть не могу скачек – тушу радио или телевизор, когда репортаж о скачках.
Само собой разумеется, что я мечтал, что лажу с ним по крыше, крашу пятки красильщику и мы убегаем, опасаясь его страшной мести.
Я воображал, что мы прыгаем с крыши, держась за ручку зонтика, как за парашют. Но последствия были иные. Дяде Ване горько доставалось за проказы. Как мне рассказывала Тетя Оля (сам Дядя Ваня не любил об этом вспоминать), его безжалостно пороли на конюшне. Это оправдывалось тем, что после трагической кончины отца мать была перегружена материальными затруднениями. Она нервничала, а маленький Ваня был одарен невероятной фантазией на шалости.
Париж. Юлия Кутырина, Ивушка и И. и О. Шмелевы.
К тому же, в ремесленной среде того века порка считалась якобы необходимым педагогическим приемом, чтобы вразумить молокососа и заодно укрепить его характер, приучая ребенка к выносливости. Помню, как шутили, припевали:
Верба хлест – бъет до слез,
Верба красна – бъет напрасно,
Верба бела – бъет за дело.
Конечно, Дядя Ваня и Тетя Оля отрицали такое спартанское воспитание и ни разу меня не тронули.
Наоборот, помню я, Дядя Ваня старался развивать во мне мягкость, доброту и фантазию – итак, мы вместе готовились ехать к индейцам в Америку, Дядя Ваня мне читал про «Последнего из могикан» Майн Рида, он меня учил мастерить лук из дубняка, точить стрелы с выемкой для тетивы, оперять их, чтобы они летели прямо, охотиться на буйволов и прочее. Само собой разумеется, мы не смазывали острия наших стрел ядом, нам нужно было лишь мясо буйволов, чтобы готовить пемикан на наше пропитание. Он показывал мне, как бить кремень, чтобы получить искры, поджечь трут, а потом разжечь костер, чтобы сушить или жарить по-индейски мясо буйвола.
