Мой Израиль - [9]

Понятие «даену» перешло в современный иврит из Пасхальной агады. «Если бы Он сделал то и то, — поют взрослые и дети, — нам этого хватило бы („даену!“), но Он сделал больше». Так вот, если бы Бен-Гурион просто создал в Палестине народный орган еврейского самоуправления, «Гистадрут» или «Сохнут», для одной биографии этого было бы достаточно. Но он еще создал из обоих модель миниатюрного государства со всеми ветвями власти, приведенными его же стараниями в совершенно рабочее состояние. Настолько рабочее, что модель начала функционировать с первой минуты объявления государства. Но по большому счету она уже полностью функционировала и до его объявления. «Даену!», конечно, но Старик еще и переборол сопротивление большинства соратников, решив объявить о создании государства, у которого, казалось, не было ни малейших шансов выжить.

А объявив Государство Израиль и определив для него флаг, гимн и характер правления, Бен-Гурион сумел еще и навести на этом взрывчатом поле противоборствующих идеологий относительный порядок, организовать армию и выиграть битву с гораздо лучше экипированными армиями всех непосредственных соседей. Потом он поставил молодое государство на ноги. Такое мог совершить только человек, управляемый волей Небес. Каковым, отметим, в последние годы своей жизни Старик себя считал.

Нельзя сказать, что народ, ради которого он все это делал, оказался неблагодарным. За год до войны Израиль пышно праздновал 85-летие Бен-Гуриона. Хвалебные речи и славословия были вполне искренними. Как и оскорбления, вызванные искренней ненавистью. Например, за операцию «Сезон», инициированную и/или санкционированную Стариком, во время которой отлавливались, запугивались, выводились в расход или передавались в руки английских мандатных властей для повешения десятки политических противников. Правда, эти люди не были невинными козлятами. Они осуществляли террор против мандатных властей, но тем же самым занимались выученики и непосредственные соратники Бен-Гуриона.

После «Сезона» была «Альталена», расстрелянное судно, названное в честь Жаботинского, главы ревизионистов и главного соперника Бен-Гуриона. Но были времена, когда соперники искренне дружили. Более того, порой они были настолько близки в понимании задач и действий, необходимых для их выполнения, что казалось: Бен-Гурион просто исполняет то, что Жаботинский сказал или написал. Однако ближе к сороковым годам прошлого века вражда между двумя главными персонами сионистского движения считалась смертельной. А после смерти Жаботинского главным соперником Старика стал Менахем Бегин, преемник покойного.

«Альталена» привезла оружие для людей Бегина, а Бен-Гурион создавал единую армию для уже объявленного государства и действительно не мог допустить существования отдельных воинских контингентов, не подчиняющихся единому командованию. Вместе с тем он не допускал даже мысли о том, что военачальники от ревизионистов могут войти в общее командование этой армии. Поэтому вполне естественно, что Бегин заявил: безвозмездно оружие, привезенное «Альталеной», он не отдаст. И Бен-Гурион велел расстрелять судно вместе со всеми, кто находился на борту. Включая Бегина, покинувшего развороченный корабль последним.

И до того случая, и после него описано немало выходок Старика, безжалостно разрывавших на части сравнительно небольшую общину палестинских евреев. К моменту объявления государства их, этих евреев, было всего около 600 тысяч, совсем как в дни исхода из Египта. И это был для Бен-Гуриона далеко не единственный повод меряться славой с библейским Моисеем. Бар-Зохар утверждает, что к концу жизни Старик стал истинно верующим евреем. Этому биографу приходится верить — его рукой водил сам Бен-Гурион, отвечавший на вопросы, предоставлявший нужные материалы и определявший сетки координат и основные векторы сюжетной линии биографической легенды. Подтверждает религиозную определяющую в мироощущении Бен-Гуриона и бытующий в народе афоризм, однозначно ему приписываемый: «Моя синагога, в которую я не хожу, это ортодоксальная синагога».

Так что Дуби Шабатон, потрясенный административными провалами Войны Судного дня, доверял свою боль не некоей бессознательной инстанции, а главе третьего еврейского царства, сила и мудрость которого зависели не от работы нервных клеток, вышедших из строя, а от воли высшей силы, способной слышать неслышимое и видеть невидимое. Я тихонько прикрыла дверь и вышла, гордая тем, что приставлена улавливать еле слышное дыхание этой силы, не позволяющей небольшому скоплению биологического вещества, занимавшему неполных две трети длины больничной койки, спрятаться раньше времени за пеленой вечного небытия.

Это мое решение никак не зависело от идеологии. Бен-Гурион был, конечно, весьма своеобразным социалистом, но для меня тогдашней любой социализм был неисправимо плох. Кроме того, не будучи идейной сионисткой, я все же после Катастрофы не обнаруживала для себя иного местожительства на планете, нежели государство евреев. В котором, кстати, находила огромное количество недостатков, приписываемых как раз влиянию Бен-Гуриона. Все это не должно было иметь ни малейшего отношения к дежурству «при бюсте и знамени», которое я тем не менее готова была нести сколько понадобится. Однако не понадобилось. Война Судного дня закончилась, и Старик перестал дышать.