Мой генерал Торрихос - [69]

Но израильтяне не признавали существования палестинцев, и даже в нашей делегации были сторонники сионистской линии, возражавшие включению в декларацию упоминания о палестинцах. Среди них был Диогенес де ла Роса, весьма культурный и всеми уважаемый человек.

И они добились своего. Когда мы встретились с Диогенесом на лестнице во дворце, я ему сказал: «Прощай, сионистский служка». Он не ответил, но потом, когда мы вновь встретились с ним, бросил: «Прощай, “чемоданосец” генерала…»

Сказал он это, конечно, в запальчивости, в которой виноват я, но и ему было, наверное, стыдно за роль, в которой он тогда выступил. Но и другие мне говорили или думали, не заявляя это мне, что с моей стороны служить у генерала означает ронять достоинство профессора университета.

Разные были случаи в этой связи. Однажды я в форме стоял у выезда из дома на 50-й улице для обеспечения выезда машины генерала на дорогу, где в это время движение было интенсивным. И тут завизжали тормоза, из машины высунулся декан факультета архитектуры профессор Рене Бренес: «Позорище, профессор университета работает регулировщиком!..» И так же резко, как остановился, вновь нажал на педаль газа и исчез. Я люблю Рене. Он ироничен и остёр на язык. Ему это идёт. И ещё кое-что хочу сказать в этой связи.

Есть в Панаме ничем особо не примечательный олигарх по имени Боби Эйзенман. Этот Боби купил себе положение оппозиционера по отношению к Торрихосу путём финансирования газеты «Ла Пренса», нарочито названной так по аналогии с никарагуанским подобным изданием.

Помню, что Боби участвовал в каком-то деле против генерала, в результате чего генерал выслал его в Эквадор. Потом он, естественно, перебрался в Майями. Про него и таких, как он, Торрихос говорил, что они в Майями не являются беженцами. Беженцами они бывают, находясь в Панаме. Все их интересы, культурные пристрастия, язык, на котором они любят говорить, находятся там, в Майями. В Панаме у них бизнес и их магазины, а это не называется Родиной.

Так вот, я как-то работал на этого господина. Это было до 11 октября 1968 года, до Торрихоса, в один из тех периодов жизни, когда я оставался без работы и в Университете, и в школе. В тот раз меня уволили за то, что я съездил на Кубу на театральный фестиваль. И я нанялся пилотом на самолёт, возить Боби в Коронадо, прибрежный посёлок на Тихом океане, где строились дома для богачей.

Тогда мне никто не говорил, что это унизительно для профессора Университета – служить практически шофёром у олигарха. Все считали это естественным.

Я никогда не мог войти в дом, который там строил для себя Боби. Если мне нужно было пописать, я делал это, прячась за дерево. Если я просил воды, мне её давали через окно кухни.

А в доме Торрихоса я ел с ним за одним столом. Для них моя служба генералу считалась отвратительной, потому что была службой революции, истории и приносящей мне большое удовлетворение. А служба таким, как Боби, наоборот – замечательной, потому что это служба у американского слуги, а значит, через него у янки вообще, что является для них почётным.

Из поездки в Ливию запомнилось многое. Прежде всего это дружба между генералом и Муаммаром Каддафи. Я присутствовал на некоторых их встречах, они были очень по-человечески тёплыми.

Муаммар Каддафи

Каддафи сам по себе человек добрый и сердечный. Я узнал его ещё до той поездки. Он тогда вышел мне навстречу из его дома и представил меня своему отцу, старому бедуину с морщинистым лицом, обожжённым солнцем и сухими ветрами пустыни. Это был единственный отец из всех глав государств, которого я знал в моей жизни.

Ещё очень хорошо помню из этой поездки с генералом в Ливию нашу с ним прогулку по пустыне. Когда генерала спросили, как он хотел провести время, он попросил организовать 15-километровый марш по пустыне в сопровождении ливийских пехотинцев.

Я его отозвал в сторонку и сказал ему, что песок в пустыне не такой, как у нас на пляжах. В пустыне он мелкий, как тальк. Ноги в такой песок проваливаются глубоко, и идти очень тяжело. Но генерал меня не послушал, и ливийцы удовлетворили его просьбу.

Примерно за час нас вывезли на джипах в пески. Мы выгрузились на них, и марш начался. Перес Бальядарес, Рони Гонсалес и ещё кое-кто, которые не хотели ничего никому доказывать, предпочли проделать обратный путь в джипах. Некоторые вышли на минуту, чтобы сфотографироваться, и тут же забрались обратно в авто. Мы с генералом и кое-кто ещё пошли. Ходьба по пустыне вызывает чувство клаустрофобии. Вы идёте и идёте и ощущаете, будто топчетесь на месте. Жарко и хочется пить. Мы взяли с собой фляжки с водой. Я предложил молодому солдату-ливийцу, шедшему рядом со мной, выпить воды. Но он отказался. То ли потому, что это ему было запрещено, то ли это им не рекомендуется в таких условиях.

Генерал снял рубашку. Поменялся ботинками с одним из ливийцев. Я устал, но решил дойти эти 15 км марша. Спросил переводчика-ливийца, поют ли их солдаты на марше. Был уверен, что он ответит отрицательно, и тогда я попрошу петь наших солдат охраны. Но не тут-то было, они тоже поют на марше. Достали откуда-то громкоговоритель, запели и этим ускорили темп. Так что мы, панамцы, тут им уступили. Мы еле дотащились до цели. Но дошли.