Мой французский дядюшка - [8]

Оператором снова был Рудаков, он отлично снимал мое лицо, в кино почти все зависит от оператора, я помню, как Грету Гарбо плохо сняли. И фильм про­горел в прокате. Неужели, Грета не видела, странно. Рудаков блестящий про­фессионал, мы мило здоровались, перебрасывались парой фраз по-русски, но

Клер не любил разговоров на чужом языке, и при нем старались говорить только по-французски.

В «Двоих» я исполнял главную роль.

Почему я вспомнил этот фильм?

25

Запись по фильму

С гневным и горьким жестом девушка устремляется вниз по лестнице. Круп­ный план распростертого на земле персонажа. Лицо его по-прежнему невырази­тельно, положение тела — такое же, как в момент падения. Девушка выбегает из дома, бросается на велосипедиста, неистово целует его в губы, в глаза, в нос. Дождь усиливается настолько, что почти скрывает от нас эту сцену. Наплыв. Коробка. Пересекающие ее по диагонали полосы накладываются на косые по­лоски дождя.

Но вот кого не хотелось мне встретить, так это русских!

Однако первыми я увидел именно их - полузнакомых русских поэтов. Настро­ение резко испортилось. Если термометр опустить в холодную воду, то ртуть по­ползет вниз - так и мое настроение. Их мне только не хватало! Завсегдатаи кафе, поэтических застолий, сейчас ко мне подойдут и скажут:

- Привет, земляк (у них все русские - земляки), видим, что ты при деньгах (как, интересно, они определяют?), угости нас (почему я должен угощать? нет, я не против, но почему они обращаются ко мне? у меня совсем другое настроение).

Так и есть.

- Вот, кто нас захмелит, - обрадовал высокий спортивный Борис своего при­ятеля, мордатого Павла, и потрогал свои темные очки. - Здравствуйте, Петр! - махнул он призывно рукой. - Идите к нам.

В руках он держал резиновый эспандер, который растягивал над столом.

Секунду я раздумывал, но сопротивляться бесполезно.

- Приветствую вас, - только и ответил я.

- Какой на нем костюм, замечаешь, Павел? - подмигнул Борис. Он явно об­радовался мне и повесил свой эспандер на спинку стула.

- Хороший костюм - скользнув взглядом, согласился Павел, все еще занятый своими мыслями. Он всегда пребывал в задумчивости. Мыслительный процесс как бы проступал на лице складками. И сейчас некая тяжелая мысль не давала покоя.

Костюм на мне был просто новым, это бросалось в глаза, и я смутился.

- Нет, Павел, ты не понимаешь, - протяжно говорил Борис. - Такой костюм может быть только у знаменитого артиста. А, Петр? Или я не прав?

Я глупо улыбнулся в ответ, не совсем понимая, что он имеет в виду. Я, как на­зло, забыл их фамилии. Борис - странный человек, даже когда нет солнца, ходит в черных очках.

- Он делает вид, что нас не узнает, - высказался второй.

- В таком случае, позвольте представиться! - вскочил Борис. - Знаменитый поэт Борис Поплавский. А это мой коллега, известный поэт и прозаик Павел Бред, в миру - Пашка Горгулов!

Горгулов кивнул, хмыкнул и добавил:

- Все правильно, кроме одного. Я - знаменитый, а ты - известный.

Поплавский засмеялся.

- Помню, - успокоил я поэтов, - но, может, Борис, вы снимите черные очки?

26

Что за шляпа на Бунюэле? Никогда бы такой не купил.

- Итак, вижу, сударь, что вы сейчас без работы. У меня к вам деловое пред­ложение.

- Совершенно верно, Луи. Сегодня - без работы. Слушаю деловое предложе­ние.

Я улыбаюсь, рассматриваю режиссера.

- Но, очевидно, дела ваши шли недурно, если вы не показывались на нашей студии полтора года? Вы улыбаетесь.

- Да, улыбаюсь, потому что дела шли недурно.

- Так. Это всегда так. А что делали у нас на студии? Искали новую роль? Кста­ти, вы уже обедали?

- Обедал, Луи.

- Страсбургский паштет? Миланская колбаса? Шатобриан? Индейка с кашта­нами?

- Увы, Луи. Я ел русскую свежую икру, холодную осетрину с хреном и телячьи котлеты.

- Так.

Луи смотрит на меня, и бритое лицо приближается, губы шевелятся, будто он хочет что-то незаметно прожевать.

- Странная вещь. Никогда не пробовал осетрины. Что это такое?

- Вообще - ничего, пресновато, как папье-маше, но с хреном и водкой - пища богов.

Режиссер снимает свою шляпу, вертит в руках.

- Верлен любил маслины, черные и крупные, - отвечает он, и в глазах его мелькает масличная роща.

- Я предпочитаю зеленые. Так что за деловое предложение? - понимаю, что речь пойдет об участии в новом фильме. Интересно, звуковой или немой?

- Слушайте, Пьер, я расскажу по порядку. Сценарий родился ...

- Да, что за роль, Луи. В двух словах, пожалуйста.

Мнется, мычит, гримасничает, бормочет невнятное. Забыл, на какую роль при­глашает, не иначе.

- Это эксперимент, сюрреалистический аспект. Вы знакомы с живописью сюрреалистов?

- Нет.

- А произведения их читали?

- Никогда.

Он недоверчиво всмотрелся в меня.

- Даже Арагона не читали?

Мне захотелось плюнуть.

- Луи! Расскажите о фильме, а не о сюрреализме.

Он кивнул, возвращаясь от сюрреалистов ко мне.

- Фильм будет потрясающий. Сценарий родился в результате встречи двух снов.

- Встречи? Снов?

- Да. Я поехал на неделю к своему приятелю, художнику Дали...

- Да?

- ... в Фирегас, я рассказал ему сон, который видел незадолго до того: в нем луна была рассечена пополам облаком, а бритва разрезала глаз. В свою очередь он рассказал, что прошлой ночью ему приснилась рука, усыпанная муравьями. И добавил: «А что, если, отталкиваясь от этого, сделать фильм?» Сценарий был на­писан меньше чем за неделю.