Утром я потерпел еще одну неудачу. Я попытался уговорить его поехать со мной к себе домой, к морю. Вика отказался. Я уехал обиженным и сердитым. Больше мы не виделись.
Несколько слов в заключение затянувшегося рассказа. Первая из телеграмм о его смерти (всего их было отправлено мне более десятка в разные колхозы Литвы) застала меня на кровле. Плохо помню, как спускался, как собирался, как добывал билеты (ведь конец августа), как летел в Минводы. Хорошо помню, что мозг свербил вопрос: жива ли Ревекка Моисеевна?
Любопытно, что и оглушенное, загнанное в тупик сознание способно искать более «благополучные» варианты. Думалось: вероятно, она умерла, и Вика почувствовал себя свободным
Меня еще раз пронзило: каким должно было быть страдание? И какой должна была быть слепота, ослепленность своими проблемами, чтобы не заметить, не осознать? Все же мало в мире понимания и любви.
Я убежден, что мог бы сохранить ему жизнь.
дек. 90 - янв. 91