Мой друг Трумпельдор - [52]
Иосиф в Петрограде
Я люблю это фото 1918 года. Правда, никак не могу вспомнить, где именно это снято. Да и не всех на карточке помню по именам. Впрочем, это не так важно. Главное, в центре Иосиф в форме офицера Еврейского легиона. Поверх его фигуры написано: «№ 1».
Он подтянут, хорошо подстрижен, губы сдвинуты улыбкой. Ни дать ни взять — римский воин! Если бы даже не было надписи, никто бы не усомнился в его первенстве. Это, впрочем, не значит, что так будет всегда. Случается, сегодня ты первый, а завтра тридцать шестой.
Вот он хочет достойно помянуть Толстого, а каков результат? Или создает кружок по изучению Палестины — и приманивает охранку. Еще отправляется на Ближний Восток. Сколько было надежд, а на поверку вышли жара и москиты. Кстати, и сейчас не все удалось. Сперва атмосфера наполнилась электричеством и едва не искрила, а потом напряжение спало.
В Россию Иосиф ехал не наобум. Я уже упоминал, что в революции участвовал кое-кто из наших знакомых. Некоторые даже оказались в правительстве. У каждого в предбаннике сидела барышня и стрекотала, как пулемет. Продовольствия не было, но приказов хватало. Тонким слоем они покрывали территорию страны.
Трумпельдор решил убедиться: каково приятелям на новом месте? Не очень ли мягко? Или, напротив, чересчур жестко? Если они все делают верно, то почему не составить компанию? Все же он старый солдат. Кричать «ура» и вести за собой для него привычное дело.
Как-то он сидит у Виктора Чернова, недавно ставшего министром земледелия. Вдруг Чернов спрашивает: «Не мог бы ты нам помочь?» Сошлись на том, что Иосифу выделят роту. В прошлых сражениях под его началом было не больше людей, но кое-что получилось.
В шесть утра Трумпельдор со товарищи выступил против Корнилова. Заняло это часа два. К двенадцати освободился. Вернулся, умылся, переоделся в домашнее. До вечера оставалось много времени. Его переполняли разные мысли, и он решил их записать.
Видно, Иосиф считал, что одного участия мало. Только что ты размахивал шашкой, а теперь хорошенько подумай. Додумал? Молодец. Теперь преврати идеи в статью.
Все его соображения сводились к одному. Самому главному. По праву воина и первопроходца палестинских земель он объяснял, что надо сделать для того, чтобы революция победила.
Излагал мой друг не так вдохновенно, как воевал. Все же шашка ему привычней. Да и может ли быть по-другому? Ладонь у него большая, а перо крохотное! Когда он держал его в руке, оно так и норовило выскользнуть.
Кстати, на его столе всегда лежал пистолет. Видно, для общего ощущения. Чтобы ни на минуту не забывать о том, что происходит.
Если возможен разговор на повышенных тонах, то почему не быть монологу на повышенных тонах? Вот как на митингах. Рот распахнут, голос охрип, глаза горят. На таком градусе и в таком тоне Иосиф писал:
«Недавно на одном Петроградском митинге один старый социалист-революционер сказал:
— Когда над Россией слишком сгущались тучи и слишком тяжело становилось дышать, мы брали свои браунинги и бомбы и выходили в бой. Тверды были руки, бросавшие бомбы и стрелявшие из браунингов. Взрывы и выстрелы разрывали непроницаемые завесы, разряжали воздух, и дышать становилось легче. Теперь, как никогда, быть может, небо над Россией застлано мрачными тучами. Граждане задыхаются. Надо порвать завесу. Бомбы и браунинги лежат и ждут своих твердых рук».
Не был ли Иосиф этим эсером? Или человеком в толпе? Как бы то ни было, он знал, что говорил. Когда такие, как он, берутся за дело, озона хватает на всех.
Правда, считал я, без передышек невозможно. Пострелял, а теперь пройдись по городу. Убедись в том, что смотреть можно не только прямо, но и по сторонам.
Трумпельдор опять со мной не соглашался. Когда я его спрашивал: «Почему ты взвинчен?», он отвечал, что мы на войне. Книгу можно отложить, а на фронте это называется дезертирством. В эту минуту он внимательно посмотрел на меня. Впрочем, мне и без того все было понятно.
«Конечно, у тебя свои битвы, — продолжал он, — ты воюешь за чистоту пеленок. Не правильнее ли перепоручить ребенка жене? Хотя бы до тех пор, пока мы не победили».
Я обижался, но его понимал. Когда живешь в несовершенном мире, непременно захочешь ему противостоять. Правда, зачем перебарщивать? Нельзя постоянно жить в истории. Это все равно что подняться на гору и остаться там навсегда.
«Посмотри на свои красные от недосыпа глаза, — говорил я. — Может, поймешь, что иногда лучше уходить в тень? Порой необходимо не большее, а меньшее. Какая-нибудь сущая ерунда. Полежишь в гамаке — и все напасти отступают. На какое-то время кажется, что ничего больше не надо».
В такие минуты я думал: да он же игрок! Картежник день не поиграет, а уже хандрит. Зато если сядет за стол — в глазах появляются чертики. Может, ему неважно, за кого воевать? Пострелял здесь и там. Заодно воспользовался знакомством — поучаствовал в революции. Впрочем, победы не вкусил, а вернулся в Палестину.
Успокоюсь после своих внутренних монологов и понимаю: все же не все равно. Всякий раз он на стороне справедливости. Только ради этого мечется по свету. Повсюду спрашивает: достаточно ли вам подвигов? Если нет — можете обращаться.
Александр Семенович Ласкин родился в 1955 году. Историк, прозаик, доктор культурологии, профессор Санкт-Петербургского университета культуры и искусств. Член СП. Автор девяти книг, в том числе: “Ангел, летящий на велосипеде” (СПб., 2002), “Долгое путешествие с Дягилевыми” (Екатеринбург, 2003), “Гоголь-моголь” (М., 2006), “Время, назад!” (М., 2008). Печатался в журналах “Звезда”, “Нева”, “Ballet Review”, “Петербургский театральный журнал”, “Балтийские сезоны” и др. Автор сценария документального фильма “Новый год в конце века” (“Ленфильм”, 2000)
Петербургский писатель и ученый Александр Ласкин предлагает свой взгляд на Петербург-Ленинград двадцатого столетия – история (в том числе, и история культуры) прошлого века открывается ему через судьбу казалась бы рядовой петербурженки Зои Борисовны Томашевской (1922–2010). Ее биография буквально переполнена удивительными событиями. Это была необычайно насыщенная жизнь – впрочем, какой еще может быть жизнь рядом с Ахматовой, Зощенко и Бродским?
Около пятидесяти лет петербургский прозаик, драматург, сценарист Семен Ласкин (1930–2005) вел дневник. Двадцать четыре тетради вместили в себя огромное количество лиц и событий. Есть здесь «сквозные» герои, проходящие почти через все записи, – В. Аксенов, Г. Гор, И. Авербах, Д. Гранин, а есть встречи, не имевшие продолжения, но запомнившиеся навсегда, – с А. Ахматовой, И. Эренбургом, В. Кавериным. Всю жизнь Ласкин увлекался живописью, и рассказы о дружбе с петербургскими художниками А. Самохваловым, П. Кондратьевым, Р. Фрумаком, И. Зисманом образуют здесь отдельный сюжет.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.