Мой друг Трумпельдор - [51]

Шрифт
Интервал

Со страной получилось, а с войной не очень. Уж Иосиф мог бы рассчитать наперед. Чтобы не настаивать, надо было просто связать одно с другим. Помните ту задачку, что мы решали в плену? Чаще всего так и бывает: вроде все должно разрешиться удачно, а вдруг умирает продавец. Англичане удивили не меньше. После победы над турками им расхотелось делать подарки.

Как вы знаете, похожие ошибки в расчетах привели меня в Петербург. Опять — все по новой. В руке — портфель, в голове — злаки и растения. Дело не в том, что так уж хотелось учиться. Главное было после Палестины успокоить нервы. Попытаться вернуться в те времена, когда мы начинали жизнь в столице.

Еще, конечно, хотелось порадовать жену. При виде новенького портфеля она чуть не заплакала. Ей сразу представилось, как я получаю диплом, а затем мы заводим хозяйство. «Ты займешься турнепсом, — говорила она. — Он будет еще вкуснее, чем на ферме под Минском».

Наверное, так бы и случилось, если бы год был поспокойней. Хотя бы пятнадцатый, а не шестнадцатый. Хорошо еще, роли у меня скромные. Человек в очереди. Муж. Отец. Такие, как я, создают фон. Своей незаметностью оттеняют чужие победы и поражения.

Вроде вырвался из пекла — и опять в пекло попал. Правда, я ни в чем не участвовал. Следил за событиями косящим в сторону взглядом прохожего, который ускоряет шаги... Иногда, конечно, остановишься. О чем говорит этот оратор? В общем-то, много говорливых, но соглашаться не хотелось ни с кем. Почешешь затылок и думаешь: нет, тут что-то не так.

В главном Петербург напоминал Палестину. Казалось, поверх раскаленного воздуха написано: «Здесь совершается история». В этой атмосфере такие люди, как мой приятель, чувствуют себя лучше всего.

Может, это называется дальнозоркостью? Плохо видишь вблизи и отлично далеко. Исходишь из того, что история творится в огне и дыму. Что в качестве места действия она не изберет кафе или летнюю веранду.

Уже говорилось, что тихая жизнь выводила его из себя. Даже в Палестине мой друг иногда скучал. Он тут для того, чтобы сражаться и погибать, а ему приходится сеять и бороться с москитами. Это так же несерьезно, как под Питером пахать землю и отбиваться от комаров.

Когда он узнал, что в России революция, его сразу потянуло туда. Все же температура повыше. Не в смысле погоды, а в смысле общего состояния. Такие моменты как болезнь. Надо успеть, пока держится жар.

Неправильно о российских известиях узнавать из газеты. Отхлебнул чайку — и прочел о том, что русский император отрекся от престола... Нет, он должен находиться недалеко. Пусть не рядом с помазанником, но хотя бы в поле общего напряжения.

Еще было бы неплохо покомандовать. Возможно, повести за собой. На худой конец показать направление пути.

Я узнал, что Иосиф скоро окажется в Петербурге, и забеспокоился. Интересно, думаю, удостоюсь ли я хлопка по плечу? Потреплет ли он по щеке моего сына или прямо от дверей заладит: почему ты тут?

Написано на оборотной стороне листа:

Прежде я устремлялся за своим героем, но сейчас он приехал туда, где находился я. Как говорится, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.

Опять автор заслужил порицания? Что за привычка — начинать не с первого, а с десятого! Сперва надо сказать о том, чем за это время стал Петроград.

Я уже писал, что когда-то столица была высокомерной и неприступной. Сейчас гордости поубавилось. Не до красоты, знаете ли. Встаешь в очередь и семенишь вместе с ней. За час делаешь шаг — и опять ждешь.

Прежде еда была для того, чтобы набить рот. Ничего поэтического. Теперь она стала удачей и победой. Сравнение с первой публикацией или внезапной любовью не будет преувеличением.

Еще прибавьте погоду. Солнце сюда редко заглядывает, а снег с дождем часто. Впрочем, мы живем не тем, что происходит за окном, а тем, чем полон дом. Главное, у нас есть мальчик, а у нашего мальчика есть мы.

Не скрою, я побаивался Иосифа. Сейчас он войдет, достанет дудочку, начнет играть. Я сразу забуду жену и сына. Опять потянет участвовать в истории. Причем не в ближней, а где-нибудь на другой стороне земного шара.

Однажды в дверь позвонили, и я сразу решил: это он. Наверное, наш мальчик тоже так подумал и громко заплакал. Звонок был уверенный и не допускающий сомнений. Когда я шел открывать, то уже знал, что дальше произойдет.

На этот раз пронесло. На пороге стоял сосед. Значит, еще недолго удастся пожить без волнений. Через несколько дней — опять звонок. Тоже длинный и требовательный. Это уже мой друг. Жене: «Здравствуй!», сыну: «Привет!», и — сразу греметь и ругаться. Что, приятель, пережидаешь? Тогда не стоило ехать в Артур. Зачем осложнять себе жизнь?

Анна смотрит испуганно, но моего приятеля это не интересует. Он сейчас вроде как на коне. Едва ли не впереди войска. Его единственная рука требует: пойди туда — не знаю куда, возьми то — не знаю что. Впрочем, я не спорю. Вот только поругаюсь с женой и сразу присоединюсь.

Слава богу, он не требовал отправиться в Палестину, но в Петрограде я занимался только им. Весь день как друг, а ближе к ночи как историк. Устанешь, хочется спать, но все равно садишься за стол. Пытаешься сообразить: что сегодня случилось такого, что будет интересно всем?


Еще от автора Александр Семёнович Ласкин

Дом горит, часы идут

Александр Семенович Ласкин родился в 1955 году. Историк, прозаик, доктор культурологии, профессор Санкт-Петербургского университета культуры и искусств. Член СП. Автор девяти книг, в том числе: “Ангел, летящий на велосипеде” (СПб., 2002), “Долгое путешествие с Дягилевыми” (Екатеринбург, 2003), “Гоголь-моголь” (М., 2006), “Время, назад!” (М., 2008). Печатался в журналах “Звезда”, “Нева”, “Ballet Review”, “Петербургский театральный журнал”, “Балтийские сезоны” и др. Автор сценария документального фильма “Новый год в конце века” (“Ленфильм”, 2000)


Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

Около пятидесяти лет петербургский прозаик, драматург, сценарист Семен Ласкин (1930–2005) вел дневник. Двадцать четыре тетради вместили в себя огромное количество лиц и событий. Есть здесь «сквозные» герои, проходящие почти через все записи, – В. Аксенов, Г. Гор, И. Авербах, Д. Гранин, а есть встречи, не имевшие продолжения, но запомнившиеся навсегда, – с А. Ахматовой, И. Эренбургом, В. Кавериным. Всю жизнь Ласкин увлекался живописью, и рассказы о дружбе с петербургскими художниками А. Самохваловым, П. Кондратьевым, Р. Фрумаком, И. Зисманом образуют здесь отдельный сюжет.


Гоголь-Моголь

Документальная повесть.


Петербургские тени

Петербургский писатель и ученый Александр Ласкин предлагает свой взгляд на Петербург-Ленинград двадцатого столетия – история (в том числе, и история культуры) прошлого века открывается ему через судьбу казалась бы рядовой петербурженки Зои Борисовны Томашевской (1922–2010). Ее биография буквально переполнена удивительными событиями. Это была необычайно насыщенная жизнь – впрочем, какой еще может быть жизнь рядом с Ахматовой, Зощенко и Бродским?


Рекомендуем почитать
Царица Армянская

Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии республики Серо Ханзадян в романе «Царица Армянская» повествует о древней Хайасе — Армении второго тысячелетия до н. э., об усилиях армянских правителей объединить разрозненные княжества в единое централизованное государство.


Кремлевские тайны

В книге Владимира Семенова «Кремлевские тайны» читателя ждут совершенно неожиданные факты нашей недавней истории. Автор предлагаемого произведения — мастер довольно редкой в Московском Кремле профессии; он — переплетчик. Через его руки прошли тысячи и тысячи документов и… секретов, фактов, тайн. Книга предназначена для самого широкого круга читателей, ведь в тайнах прошлого сокрыты секреты будущего.


Исторические повести

В книгу входят исторические повести, посвященные героическим страницам отечественной истории начиная от подвигов князя Святослава и его верных дружинников до кануна Куликовской битвы.


Заложники

Одна из повестей («Заложники»), вошедшая в новую книгу литовского прозаика Альгирдаса Поцюса, — историческая. В ней воссоздаются события конца XIV — начала XV веков, когда Западная Литва оказалась во власти ордена крестоносцев. В двух других повестях и рассказах осмысливаются проблемы послевоенной Литвы, сложной, неспокойной, а также литовской деревни 70-х годов.


Дон Корлеоне и все-все-все. Una storia italiana

Италия — не то, чем она кажется. Её новейшая история полна неожиданных загадок. Что Джузеппе Гарибальди делал в Таганроге? Какое отношение Бенито Муссолини имеет к расписанию поездов? Почему Сильвио Берлускони похож на пылесос? Сколько комиссаров Каттани было в реальности? И зачем дон Корлеоне пытался уронить Пизанскую башню? Трагикомический детектив, который написала сама жизнь. Книга, от которой невозможно отказаться.


Тайная лига

«Юрий Владимирович Давыдов родился в 1924 году в Москве.Участник Великой Отечественной войны. Узник сталинских лагерей. Автор романов, повестей и очерков на исторические темы. Среди них — „Глухая пора листопада“, „Судьба Усольцева“, „Соломенная сторожка“ и др.Лауреат Государственной премии СССР (1987).»   Содержание:Тайная лигаХранитель кожаных портфелейБорис Савинков, он же В. Ропшин, и другие.