Мой друг Трумпельдор - [29]

Это послание лежало в кармане у Иосифа. Еще немного, и он его передаст адресату. Жаль, правда, что момент исторический, а историк в пути. Что ж, дело поправимое. Один поезд (в нем находился я) увеличил скорость, а другой (в нем ехал мой приятель) немного задержался. Вскоре мы обнимались и повторяли: «Что, брат, жив?»

О том, что Николай Петрович Линевич — настоящий генерал, говорило буквально все. Один взгляд чего стоил! Бывало, так посмотрит, что редко кто выдержит. Сразу начнешь виниться и едва не проситься на гауптвахту.

При этом он ко всем относился ровно. Случалось, солдата похлопает по плечу, а офицеру поставит на вид. Начальству не перечил, но и не льнул. Все сделает как положено, а выражения лица не изменит. Как смотрел строго, так и будет смотреть.

Была бы его воля, он бы жил сам по себе. Иногда так и получается. По крайней мере, пока он думает, его никто не интересует. Наконец решение принято. Подчиненным остается только его исполнять.

Откуда у Линевича ощущение правоты? Во-первых, боевой генерал. Когда надевает награды, то стоять уже трудно. К тому же сколько ему лет! Это в сорок можно пойти на попятную, а в семьдесят — никогда.

Терпение начальства не безгранично. Ко многим капризам они отнеслись снисходительно, но тут не выдержали. Когда он не воспротивился против наказания забастовщиков, ему припомнили все.

История с забастовщиками хорошая, но случай с Иосифом мне нравится больше. Может, потому, что тут есть момент сочинительства? Что ни говорите, а получилось эффектно.

Считается, что его фантазия была ответом на письмо японцев. Не могу согласиться. Как уже сказано, генерал был самодостаточен и не нуждался ни в чьей подсказке.

Скорее всего, он хотел изменить правила. Сделать не так, как обычно бывает, а так, как должно быть. Самое верное — отблагодарить Иосифа своими силами. Своими и вверенных ему войск.

Я даже так скажу. Вдруг стало ясно, что у войны несколько финалов. Первый, понятно, Порт-Артур. Второй — плен. Это был еще один. Иосиф стоит, а мы идем. Ать-два, ать-два. Ладони у козырька, головы в сторону, ружья на плечо.

Словом, Иосифу позволялось не только совершать подвиги на фронте, но принимать парад. Обычно это забота императоров или командующих армиями, но, оказывается, солдат справляется с этим не хуже.

Ах, как мы радовались! В центре внимания был он, но наши тоже показали себя. Идем так ровно, что хоть прикладывай аршин. Не сомневаюсь, все бы сошлось. Словно мера спрятана у нас внутри.

Линевич стоял справа от Трумпельдора. Всем своим видом показывал, что эти ать-два и ладони у козырька не имеют к нему отношения.

Когда наша колонна проходила мимо, я пересекся взглядом с генералом. Он был бледен и взволнован. А что вы хотите! Не каждый день переворачиваешь иерархическую лестницу! Нужно ли объяснять, что ощущали мы? «Не рано ли, — думал я, — последние стали первыми?»

Кстати, это не так трудно — размышлять на ходу. Руки и ноги делают то же, что руки и ноги соседа, и вроде как мне не принадлежат. Зато глаза точно мои! Слезы льются, но вытащить платок невозможно.

Вот, повернув головы, мы проходим мимо. Это обозначает: наши кокарды и лезвия ружей горят в твою честь! Тут нам приказывают остановиться. Линевич решил выйти из тени и произнести речь.

О чем он говорил? О том, что на войне каждый делал все, что возможно, но Трумпельдор успел больше. Должны мы его отблагодарить? Впрочем, что такое наша признательность? Есть сведения, что наш герой — в числе других георгиевских кавалеров — будет принят во дворце.

Как тут сохранить спокойствие? Мы кричали «ура» не три раза, а столько, сколько хватило сил. Все же Иосиф — наш товарищ по каше из котелка, по нарам в казарме, по разговорам на завалинке. И вдруг — такое! После возвращения нам вряд ли что-то светит, кроме рюмки водки, а его ждет сам государь.

Тут Линевич пожал руку Иосифу и крепко его обнял. Мы смотрели и ахали. Значит, действительно нет солдат и генералов, а есть близкие люди. Или так: если речь о близких людях, то чины и звания отменяются.

Вас посещало чувство, что справедливость существует? Что победа принадлежит не самому проворному, а тому, кто заслужил? Честно скажу — редко. Может быть, даже — никогда. Если нас и просили выйти из строя, то лишь по случаю провинности.

После парада я интересуюсь: ну как? Лучше бы промолчал! Тем более что ответ известен заранее. Эйн давар. На сей раз это значило: не сосредотачивайся. Помни, что есть кое-что поважнее.

Нет, моего друга так просто не проймешь. Хотя на плацу он тоже всплакнул, — сам видел! — но быстро пришел в себя. Рука в кармане. Улыбка во весь рот. Такой не остановится. Никто не смеет возразить помазаннику, а он воспользуется удачей и скажет: все же не так!

ДОКУМЕНТЫ

Решишь никуда не сворачивать, а тут что-то интересное. Пусть с нашей историей это прямо не связано, но как пройти мимо?

Автора этого письма я представляю высоким, с закрученными усами. Если на голове фуражка, то непременно набекрень.

Словом, бывалый человек. Потому-то он имеет право забыть о формальностях. Даже головной убор на нем сидит не как полагается, а как интересней.