Мой друг, покойник - [5]
А тень позади меня давила на мою дрожащую плоть, как отчаяние на сердце.
Тогда я заговорил тише, и виски в глубине стакана с ужасом приняло в свою подвижную золотую плоть горький урожай моих слез.
— Ты ли это, — вымолвил я, — мой отец, чьи надежды я не оправдал; ты, для кого я так и являюсь маленьким розовым младенцем, который ломал игрушки и требовал другие, более красивые?
Ты, кому я без всяких угрызений совести причинял каждый день боль?
Иногда во сне, когда подстерегают суровые опасности, я был уверен, что встречу тебя. Еще вчера ты за руку вел меня через странное логово, где по канавам текла кровь, где человеческая плоть с воплями ужаса корчилась в страшных муках.
— Это ты?
Я не поворачивал головы.
Но никакой поцелуй не коснулся моих волос.
И я понял, что это не был мой отец.
— О! Она умерла…
Она?.. Кто?.. Я даже не знал ее имени — виски стерло его. Но я знал, что она любила меня со всей страстью своих двадцати лет.
Однажды она плакала надо мной, как плачет старая мать.
Я воздвиг между нами всё равнодушие своего сердца, всё забытье путешествий, все виски, выпитое в портах, куда заносили меня фантазия и манера поведения. И вот она умерла и явилась ко мне. Боже! Каким ледяным был мрак за моей спиной.
Лампа едва светила, и пламя смотрело в потолок.
Но ни одна ласковая рука не протянулась из мрака и ни один крик радости не донесся до меня.
Это была не она.
Огонек взлетел к небу, как крохотная душа ребенка-хориста.
И в ужасной ночи, окружавшей меня, появилась рука, которая схватила меня за горло.
Она дрожала, эта рука; она пахла луком и трубочным табаком.
И я понял с горечью и гневом, что это был гнусный Бобби Моос, явившийся похитить мое виски.
Имя судна
Это было в то время, когда Хильдесхайм, Бобби Моос, Петрус Снеппе и я шли вниз по Длинному Пантей-Каналу на угнанной барже.
Поскольку это дьявольское судно принадлежало Аарону Сташельбину, ростовщику, наши души и совесть были спокойны.
Думаю, что в момент, когда Петрус Снеппе обрубил причальный трос, мы заметили отвратительную башку Аарона Сташельбина, вынырнувшую из плавучей кучи гнилых лимонов, водорослей, дохлых собак и пустых коробок. Но этого хватило, чтобы Бобби Моос плюнул ему в харю…
Впрочем, это не имеет никакого значения.
Мы пристали к берегу, чтобы отнести в бар Волшебный Город часы и воскресный костюм Аарона Сташельбина. В обмен на них хозяин бара Кавендиш дал нам шесть бутылок вполне приличного виски. Потом буксир забросил нам стальной трос и обеспечил нам увеселительную прогулку мимо доков.
Мы любовались грузовыми судами, шхунами, ржавыми торпедоносцами, наглыми катерами Кастомс-Хауза, и для каждого у нас было слово справедливой оценки.
Поэтому через полчаса все палубы, мостики и реи были усыпаны вопящей и жестикулирующей толпой, которую Бобби Моос, обладавший врожденным художественным вкусом, оценил в пять тысяч шестьсот кулаков, угрожавших нам.
Это доказывает, что люди не могут смириться с критикой даже тогда, когда она может им помочь в будущем.
Я помню яростный гнев капитана-коротышки шхуны, которому Хильдесхайм сообщил, что сомневается в верности его супруги и добропорядочности его матери и дочерей. Чтобы окончательно подтвердить его супружеское несчастье, Петрус Снеппе бросил в него пустую бутылку, осколки которой срезали ему нос.
— На этот раз, — радостно завопил Хильдесхайм, — я уверен, что соврал по поводу поведения его жены. Никакая жена не останется верной тому мужу, у которого нет носа.
Вечером буксир бросил нас, потому что Бобби Моос обозвал его капитана гнилой тварью, и баржа застыла рядом с высоким береговым откосом из черного песка, из-за которого выглядывала луна.
Мы все вчетвером стали поносить его, но он сделал вид, что не слышит нас.
Опустошив последнюю бутылку, мы спокойно улеглись спать. Далекие песни сирен с больших лайнеров навевали нам чудесные сны о виски.
Вдруг Хильдесхайм проснулся.
— Беда! — заорал он. — Нас ждут тысячи несчастий!
Разом проснувшись, каждый из нас схватил какое-то оружие — крюк, дубинку, железную палку — и мы принялись наносить удары во все стороны, разгоняя злых ночных духов.
Петрус Снеппе с ужасающим ругательством свалился через борт в воду — ему проломили череп.
Надеюсь, в аду к нему не отнесутся с излишней строгостью. Это был хороший компаньон и, несомненно, очень честный человек. Он остался должен два фунта Кавендишу.
— Беда! — повторил Хильдесхайм. — Наше судно называется Возвращенный Сион!
— Еврейское имя!
И над нами сгустилась ужасающая тишина.
— Надо баржу переименовать, — пробормотал Бобби Моос.
— Я хочу, — сказал я, — чтобы она называлась Долли Натчинсон.
— Потому что?.. — агрессивно спросил Бобби Моос.
— Она была, — ответил я, — прекрасной девушкой с фиолетовыми глазами, которая божественно пела в Ковент-Гарден. Я часто, сидя в уголке, за который не заплатил ни гроша, слушал ее, и вся ненависть моей измученной плоти и вся ревность бедного человека неслась к ней.
Когда я представлял, что богачи вызывают радость в ее фиолетовых глазках, а их толстые пальцы с тяжелыми перстнями гладят ее волосы, то надеялся, что ее задавит автобус или приберет к рукам какая-нибудь страшная болезнь, привезенная судном из Суринама, или изувечит ее лицо.
