Мой дом - пустыня - [64]

— Взыскание схлопочешь, Ибрагимов! — одергивает забывшегося пограничника старшина. — Не спорь, а наблюдай лучше.

— Я наблюдаю, товарищ старшина. Но все эти звуки не человек производит.

— Это почему?

— Пожалуйста, объясню. Вы сначала шорох услыхали?

— Да.

— Потом ветка хрустнула?

— Дальше давай.

— Потом камень стукнул?

— Ну?

— И все это в одном месте. Так?

— Предположим.

— Вот и выходит, что моя правда! — торжествующе подытоживает Абдулла. — Тот, кто собирается нарушить границу, не станет топтаться на одном месте целых полчаса.

Разговаривают еле слышно шепотом, почти одним дыханием, но старшине кажется, что они чуть ли не кричат, а он досадует: надо было оборвать разговор в самом начале, ведь нарушители границы, как зайцы, держат ушки на макушке.

Один из таких матерых нарушителей перехитрил дозор, ушел в Каракумы. Игнатьев сумел его взять только тогда, когда у того кончились в пистолете патроны. Они возвращались к заставе, и шпион ругался на разных языках, то предлагал пограничнику деньги, золото, терьяк.

Потом нарушители перестали появляться на участке заставы. Это было на редкость спокойное время, и Игнатьев радовался ему, не в пример первогодку Алексею: не лезут — значит, поняли нашу силу. Но при всем этом старшина далеко не склонен был благодушествовать, тишине доверял не слишком, понимая, что пока есть граница, будут и нарушители, а их надлежит тщательно вылавливать и препровождать в положенные инстанции. Эту непреложную истину он внушил и Абдулле, и Алексею, и всем другим парням, кто, впервые надев зеленые погоны пограничника, попадал под его начало.

— Товарищ старшина, по-моему...

— Тихо, Абдулла, тихо!..

Да, теперь уже совсем явственно доносится шорох, кто-то сдавленно кашляет в лощине.

— Понятно, — говорит Игнатьев, хотя в общем-то понятно не совсем. Так кашлять может и кулан. Вот если бы услышать хруст пережевываемой куланом травы, тогда можно было бы сказать что-то более определенное, потому что старшина хоть и уверен в себе, но все же ему хочется, чтобы нарушителем тишины оказалось мирное травоядное, а не человек. Но хруста и других звуков, характерных для пасущихся куланов, не слышно, и Игнатьев шепотом отдает приказание пограничникам.

Они разделяются. Игнатьев движется к лощине, отрезая ее от границы. Абдулла и Алексей обходят — один слева, другой справа. Игнатьев ступает совершенно бесшумно. Молодые пограничники не так осторожны, но старшина надеется, что поднявшийся ветер скрадет их шаги. Проходит минута, другая. Темнота уже не такая плотная, она сереет, сейчас появится луна. В этот миг до слуха Игнатьева доносится приглушенный говор, и все сомнения разом пропадают: нарушители!

Старшина замирает на месте, давая время товарищам завершить обходный маневр. Но тут кто-то из них наступает на сухую ветку. Треск как выстрел. Две черные фигуры — одна большая, другая совсем маленькая — выскакивают из зарослей фисташки и бегут в сторону реки.

— Стой!— кричит Абдулла.

— Стой! — вторит ему Алексей, и автоматная очередь распарывает ночной воздух.

Высокий выскакивает прямо на Абдуллу и останавливается, поднимая руки вверх. Маленький, перебегая от валуна к валуну, продолжает уходить.

— Стой! Стрелять буду! — приказывает Игнатьев. Старшина отличный стрелок, а цель, мелькающая в свете восходящей луны, видна достаточно отчетливо, чтобы не промахнуться. Но Игнатьев почему-то не стреляет и лишь провожает глазами убегающую фигуру.

Скоро с заставы прибывает тревожная группа. Нарушитель, дергая связанными руками, нервно жалуется офицеру, что его задержали несправедливо, он собирал фисташки на своей стороне.

Его уводят, но долго еще слышится хриплый, раздраженный голос.

— Почему не задержал второго? — спрашивает начальник заставы старшину Игнатьева. — Этот тип, задержанный, твердит, что с сыном был. Давай показывай, где он бежал.

Старшина пожимает плечами, однако идет и вскоре обнаруживает следы босых детских ног.

— Дальше, старшина, дальше смотри!

На каменистой осыпи следы пропадают, однако Игнатьев, прикинув направление по одному ему ведомым соображениям, продолжает уверенно идти вперед, опускается в неглубокий глинистый овражек.

Маленький нарушитель лежит угловатым комочком, втиснувшись в колючий куст шиповника. Встретившись глазами с Игнатьевым, он высоким, рвущимся голосом кричит что-то непонятное, но такое тоскливое и безнадежное, что у старшины замирает сердце.

Подходит начальник заставы с напарниками Игнатьева, некоторое время смотрит, как мальчик старается поглубже залезть в шиповник и что-то ищет рукой на земле.

«Камень, что ли, ищет, чудак! — удивленно думает старшина. — Камнем от нас отбиваться хочет?»

— Поговорите с ним, Ибрагимов, — приказывает старший лейтенант. — Вы понимаете его язык?

— Понимаю, — отвечает Абдулла и обращается к мальчику.

Тот внимательно слушает, отрицательно трясет головой, выпаливает целую обойму наскакивающих друг на друга слов и начинает громко плакать.

— Что он говорит, Ибрагимов?

— Нога у него вроде сломана, товарищ старший лейтенант. Просит, чтобы мы его с собой не забирали. И еще... еще просит, чтобы мы его сильно не били.