Мой дневник. 1919. Пути верных - [18]

Наша Ставка перешла в Таганрог, наконец расставшись с самостийным Екатеринодаром.

Благодаря Плющевскому, ставшему на точку зрения сохранения старшинства при назначениях, и пассивному отношению к этому вопросу Врангеля и Шатилова – я не буду назначен Генерал-Квартирмейстером Кавказской армии, что делает мое положение здесь нелепым и заставляет думать о необходимости перехода куда-либо или ухода в резерв на спасение гибнущей от Левицкого «Великой России»[118] – хотя в общем мне не хочется уходить с военной службы – неловко как-то.

Я решил не рисковать своим здоровьем ради неблагодарных «Главковерхов» и не только лечиться не торопясь, но и использовать 1½ месяца отпуска, который дается для поправки после тифа.

За это время я посмотрю, что мне делать. Сейчас я лежу уже 17-й день, а болею 21-й. Апатия полная, аппетита никакого, есть мешают еще и раны в горле – «стомотид», как называет их доктор, кстати сказать, из числа оставшихся в Царицыне после большевиков, несмотря на полученный им приказ: «застрелиться или эвакуироваться».

Тата ходит за мной день и ночь и вся стала зеленая, ее еще угнетает здоровье Женюшки, которая находится у С.И.[119], глупый режим которой грозит совершенно расстроить желудок ребенку. Раскаиваемся, что ее там оставили, но поздно – сейчас не съездишь – числа 1 августа думаю сам уже поехать в отпуск на поправку.

Пока еще не знаю, куда отправиться – думаю, в Таганрог в Ставку, а потом в Новороссийск.

По газетным слухам, Семеновский полк[120], давно будировавший в Петрограде против советской власти, перешел в полном составе на сторону Юденича, причем душой предприятия был В. Зайцов.

Все это очень хорошо, но заставляет нас терять последнюю надежду на сохранение нашей обстановки, находящейся во флигеле полка (кв. 35) – несомненно, что флигель с семьями «изменивших» офицеров пострадал, едва ли спасемся и мы, т. к. установить мое наличие в Добрармии, я полагаю, что Главному Штабу не сложно.

Обидно, если имея столько родных в Петрограде, мы лишимся всего – очень обидно, как-то не хочется об этом и думать.

Одна надежда на Мельницких[121] и немного на Чернова.

20 июля (Царицын). Сегодня адмирал Бубнов рассказывал о подвигах Сводно-Горской дивизии, бегающей от конницы Буденного – в деревне, где живет семья Бубнова, за одну ночь оказалось изнасилованными «освободителями» 14 девушек, одна из них убита. Хорошо для репутации Добрармии. Их исправить совершенно невозможно, да и к тому же и Начдив Гревс слишком слаб. Необходимо расформировать этих мерзавцев, иначе они дискредитируют всю армию.

Сегодня наши Главковерхи едут в Торговую встречать Донского атамана, а затем едут в Камышин – по-видимому, Шатилов так и предпочтет удрать, не показавшись мне на глаза. Оно и вернее после того, что он мне наговорил, что он все же убежден в моем утверждении, о котором решительно никто не хлопочет, что будет охранять мое самолюбие в случае неуспеха и т. п.

Теперь, по-видимому, он просто предпочитает удалиться без всяких разговоров.

Болезнь (22-й день) идет прилично. Сегодня доктор даже позволил мне на час встать, что не вывело из апатии меня, но очень обрадовало Тату. Ну и слава Богу.

На место Кочержевского старшим адъютантом разведывательного отделения предложен… Мельницкий. Вот так совпадение! Его таки значит выкуривают из Ставки.

Появился у нас В.В. Шульгин в форме прапорщика инженерных войск – не успел еще разузнать, в чем дело, жду его.

Махров умчался за семьей в Полтаву, Фалеев уехал за семьей в Крым – друзей поубавилось.

Пора и нам в длительный отпуск, но куда?

По телеграмме Агапеева в харьковском сейфе у меня пропали деньги (там было 900 р. % [процентных. – Примеч. ред.] бумаг, 5 р. золотом и 4 талера серебром), вещи почти все целы.

% бумаги – это наследство Михаила Васильевича – не судьба!

Интересно знать, что же именно из вещей взято – там были наиболее дорогие: Вовины запонки, Татин браслет, мой полковой жетон и ордена. Жаль, если это все забрали. Хотя в общем на то, что сейф уцелел, я почти не рассчитывал, слава Богу, что осталось хоть что-либо.

Евгения Васильевна перенесла сыпной тиф. Интересная подробность – сегодня еще доктора спорили надо мной, что со мной было – брюшной или сыпной (без сыпи) тиф. Умудрился заболеть в первый раз в жизни, да и то никто понять болезни не может – ловко!

21 июля (Царицын). Привожу выдержки из газет за мою болезнь (к сожалению, потопление немцами флота и сожжение знамен прошло для меня из-за болезни бесследно).

Врангель вчера показался вовсю – к Мамонову, начальнику 3-й Кубанской дивизии, оперирующему в районе Владимировки (на левом берегу Волги), явился партизанский разъезд уральцев, которые сейчас всюду отходят.

Ничего нового тот разъезд не дал, но в 7 часов утра Врангель сам вызвал своего Дрейера и приказал ему сообщить о «соединении с Колчаком» в самом пышном тоне во все газеты. Удивительное стремление к саморекламе и самой грубой!

Сегодня был у меня В.В. Шульгин, сделавшийся из членов Особого Совещания… рулевым стационера № 1-й, отряда, собирающегося на Астрахань. Ему Врангель развивал идею ту же, что и мне, что впереди решение судьбы России командующими генералами (с давлением на выборы в Учредительное собрание) и что пресса уже сейчас должна поддерживать (и рекламировать!) этих людей.