Мой дневник. 1919. Пути верных - [152]
63 п. дивизия доблестно обороняла в течение многих дней обнесенный окопами г. Прасныш, который был окружен 1-м рез. германским корпусом ген. фон Моргена, захватившего город штурмом. Дивизия потеряла целиком 6 батальонов и все 6 батарей, всего 10 000 штыков, поэтому неудивительно, что два знамени были захвачены. 14-я п. дивизия во время всей кампании находилась на Юго-Западном фронте и ее полки совершенно не ответственны за утраты их знамен во второочередной дивизии.
Помещенная мною справка о русских знаменах, находящихся в Берлине в военном музее (Цейхгаузе), вызвала, по-видимому, большой интерес, так как и редакция «Часового», и лично я получили немало справок и писем, прямо отвечающих той цели, которая была мною поставлена перед собой при составлении справки. Нельзя не отметить, что большинство авторов писем выражало свое удовлетворение тем, что вопрос о наших пленных знаменах получил освещение на страницах русского военного журнала.
Из тех сведений, которые были получены до сих пор, удалось выяснить многое – удалось установить то, чего, вероятно, не знали и сами немцы (и что им теперь сообщено), а именно, что среди выставленных знамен есть такие (как, например, древко и эскадронный значек 3-го уланского Смоленского полка), которые ни в коем случае не подходят под наименование «трофеев». Удалось установить и наличие таких пленных знамен, которые попали в руки германской армии совершенно тем же порядком, как попало в руки армии французской знамя полка фельдмаршала Гинденбурга, ныне возвращенное на родину (как, напр., древко 32-го пех. Кременчугского полка, знамя 249-го пех. Дунайского полка и др.). Наиболее ценные сведения прислал г-н С. Андоленко[182].
Но были выступления, мягко выражаясь, – мало обоснованные; так, одна из русских газет поместила отзыв на напечатанную справку с грубыми нападками на немцев за то, что они посчитали в числе трофеев части знамен, отобранных у русских военнопленных, старавшихся сохранить их во все время своего нахождения в плену. Мне кажется, что такой подход к вопросу очень далек от столь необходимой для него элементарной объективности: насколько я знаю, все армии отбирают от военнопленных знамена, которые те стараются пронести сквозь тяготы плена. Да и в чем бы был тогда подвиг (вспоминается традиционный в нашей старой казарме герой Старичков), если бы противник не преследовал своих пленных за сокрытие знамен?… Почему надо обязательно обвинять германскую (или иную) армию, когда у нас в старой русской армии (что и естественно) было то же самое: так, имеется сведение, что в лагере для военнопленных в Сибири полковник, командир венгерского полка, у которого было обнаружено в подкладке платья тщательно хранимое им знамя, умер от разрыва сердца. Знамя крепости Перемышль было извлечено разрезанным по частям, из чемоданов офицеров сдавшегося в плен гарнизона крепости… Это все только нормально!
И даже такая ошибка, как причисление ничего не значущего квартирьерского значка 3-го уланского полка к трофеям – имела прецедент в нашем русском прошлом: на выставке трофеев в Петербурге во время войны было выставлено «знамя» какого-то немецкого гражданского «ферейна», которых, как известно, в Германии существует без числа. Ошибки возможны, и их только надо стремиться исправить, и в этом цель моей работы. Будущее покажет, поскольку это может удастся.
Часовой. № 148–149. 1935
«Цукнул»
Это было давно… А так как я был тогда в 1-й роте Первого кадетского корпуса, то случилось это, по-видимому, в учебные годы 1900–1901 или 1901–1902. Случилось это зимой, в одну из суббот, то есть в отпускной день.
В то время я очень дружил с моим одноклассником Николаем Абрамовичем, переведенным в наш корпус из Тифлисского, прямо в 1-ю роту. Отец его, саперный офицер, остался в Тифлисе, и Коля, не имея ни одной родной души в Петербурге, ходил в отпуск ко мне, вернее к моей крестной матери, женщине, материально более чем обеспеченной, которая разрешала мне приводить в отпускные дни тех из моих друзей, которым некуда было идти.
В тот запомнившийся мне день нас отпустили раньше обыкновенного. Наш длинный путь с Васильевского острова на Калашниковскую набережную мы начали с переезда Невы в электрическом вагончике и позволили себе прогулку от Невы через Александровский сад, по Невскому (конечно, по «солнечной» его стороне), пробираясь на Михайловскую улицу, где была конечная станция одноконной «конки», привозившей нас к месту назначения. Несмотря на необходимость особой бдительности из-за большого количества встречаемых генералов и офицеров, которым нужно было не прозевать отдать честь или стать во фронт, мы наслаждались прогулкой, после недельного сидения в стенах корпуса. Спускаясь с Полицейского моста, мы подошли к фотографии Морозовской, посмотреть всегда интересные фотографии, и отправились дальше.
В этот момент справа нас обогнал какой-то средних лет штатский господин, в сопровождении двух кадет, по-видимому, нашего корпуса. Два мальчика (не то что мы – кадеты строевой роты), очень стройные и по фигурам похожие один на другого. Увидя нас, они, по правилам, существовавшим в то время в корпусе, отдали нам, как старшим кадетам, установленную честь, которую мы, не без удовольствия, приняли…
