Мой дикий сад - [72]

Короче говоря, я поражаю этих моих собеседников своей садоводческой безграмотностью. Помню, однажды меня спросили, есть ли в мое саду «маог», а поскольку я знал, что «маог» на иврите — это лепешка, но о растении с таким названием никогда не слышал, я сказал, что единственные маоги, которые у меня есть, я покупаю в кондитерской соседнего городка Тивон. Я прочел потрясение на их лицах и презрение в их взглядах. Потому что оказалось, как я позднее прочел в индексе определителя растений, что маог — это не просто растение, но растение, имеющее много разных видов: маог пятнистый, трехмесячный и так далее, и тот, кто этого не знает, попросту не заслуживает права считаться подлинным садоводом.

Эту свою неполноценность в опознании растений я знаю за собой давно, с того дня в далеком детстве, когда впервые сдавал в начальной школе нашего Нахалаля традиционный ежегодный экзамен в так называемый «День деревьев», или Ту би-Шват. Этот экзамен всегда проходил в одном и том же освященном традицией формате: ученики, от самых младших, из первого класса, и до самых старших, из восьмого, входили небольшим группами в «Комнату натуралиста», где их ждали банки с ветками, цветами, стеблями с листьями от ста пятидесяти различных местных растений. От первоклашек требовалось опознать десять из них, от ученика второго класса — двадцать, а уж восьмиклассник должен был опознать все сто пятьдесят.

Это соревнование было очень престижным, и его победители удостаивались мировой славы. Правда, слава эта оставалась в границах Нахалаля, но это мелкое обстоятельство никого не волновало, поскольку все мы знали, что за границами Нахалаля ничего важного просто не существует.

Мне было девять лет, когда мы приехали в Нахалаль. Я был рад переезду из города в деревню, сразу полюбил свою новую школу и до сих пор считаю ее самой лучшей и приятной их всех, в которых мне довелось учиться. Но прозвище «горожанин» всегда реяло надо мной, а быть «горожанином» в тогдашнем Нахалале означало быть неполноценным во всех возможных смыслах этого слова. Добавьте к этому мой невысокий рост, неширокие плечи, близорукие глаза и одержимость чтением — явно непродуктивное времяпровождение, — и вы получите мальчика, который так и не сумел по-настоящему укорениться в среде мошавников-первопроходцев.

Неудивительно поэтому, что первый мой «День деревьев» наполнил меня трепетом. Я знал, что, если не сдам экзамен, это никогда не будет забыто и я покрою вечным позором всю свою семью.

Воспитатель нашего четвертого класса Яков Мататия готовил нас ко «Дню деревьев» с большой серьезностью. Сам он знал все растения в окрестностях и места их обитания и выводил нас к ним для знакомства и учебы. Мы шли к «вади», как называли в мошаве маленький проток между Нахалалем и соседним Кфар-Иеошуа, и поднимались на «горы», как называли холмы, где позднее построили поселок Тимрат, спускались по извилистому и влажному берегу ручья Ягур и шли по улицам нашего мошава, потому что на экзамене в «День деревьев» требовалось опознать не только растения дикие, но и все те декоративные, которые сажали тогда в рабочих поселениях, — мелию, тую и многие другие.

Моя мама, которая лучше меня знала все, что росло в Нахалале, и, что еще важнее, знала здешний народ, очень беспокоилась за меня. Она тут же организовала мне ускоренный курс по местной флоре: выходила со мной в поля, собирала ветки и листья и устраивала мне репетицию экзамена по их опознанию, вызывая этим насмешливые улыбки отца.

И вот пришел Ту би-Шват. С тяжелым и тревожным сердцем я вошел в «Комнату натуралиста» и встал перед растениями, которые нужно было опознать. В четвертом классе мы должны были знать как минимум сорок деревьев, кустарников и цветов, и я начал очень медленно отбирать то, что узнавал. Благородный лавр я опознал сразу, потому что помнил его листья не только из наших учебных прогулок, но и по банкам с селедкой на бабушкиной кухне. Канарскую сосну я опознал по иголкам, которые растут группами по три, а не по две. И еще я опознал брахитрон — кто же может забыть растение с таким смешным именем. Кое-как одолел также боярышник и два вида ладанника и даже отличил фаворский дуб от дуба обыкновенного. Клейкий девясил я узнал потому, что нос помнит лучше, чем глаза. А вот руту, обыкновенную руту, — не узнал, хотя у нее тоже специфический запах.

В конечном счете я с большим трудом одолел свой первый «День деревьев». Я опознал сорок два растения — меньше всех своих соучеников. Наш воспитатель утешил меня, сказав:

— Для первого раза это очень хорошо, а в следующем году ты будешь успешней.

Но мама сказала, что лучше бы я все-таки знал больше.

Тем не менее я до сих пор думаю, что слишком демонстративная эрудиция в любой области — достоверный показатель характера людей, которые ею хвастаются. Я не стремлюсь к полному знанию. Правда, когда речь идет о названиях растений, я обращаю внимание еще и на способ их произношения. И остерегаюсь людей, которые говорят, к примеру, «ирус» вместо «ирис», потому что знаю: у ирисов есть весьма проблематичное влияние на характер их любителей. У меня в саду тоже есть несколько этих растений сорта «ирис назаретский», и каждый год они удостаивают меня цветком или двумя, но между нами так и не завязалась настоящая дружба, и я не стремлюсь обогатить свой сад какими-либо ирисами более шикарных видов, вроде «пурпурного» или «Гильбоа». На мой вкус они слишком расфранчены, эти ирисы, и их цветки кажутся мне продуктом напряженной работы дизайнера модных шляпок. Но вот насчет любителей этих цветов осмелюсь сказать, что некоторые из них кажутся мне несколько странными, и я не уверен — то ли эта странность влечет их к ирисам, то ли они становятся странными под влиянием своих любимых цветов. В саду все оказывает влияние на душу садовода, но те, кто любит и выращивает ирисы, выделяются и в этом плане. Мало того что они готовы отправиться за тридевять земель и сбить ноги в кровь, только бы увидеть какую-нибудь типичную для данной местности группку ирисов, — они вдобавок производят над ними действия, которые на расхожем языке я не могу определить иначе, нежели неприличные.