Мой дикий сад - [16]

«Если слепыш, живущий у тебя в саду, — самка, то ты с легкостью найдешь эти ясли, — пообещал он мне, — потому что бугор над ними втрое больше остальных бугров. И когда ты его вскроешь, ты найдешь там в кладовой рассортированные и уложенные в полном порядке клубни всех твоих гладиолусов и лютиков. Что же до самой самки, то после того, как ты вторгся в ее святая святых, она сама убежит оттуда и больше никогда не вернется».

Я стал искать бугор в три раз больше остальных — но таких не оказалось. Я стал открывать бугры вдвое больше остальных — но в них не было никаких кладовых. Я стал в ярости вскрывать все бугры подряд, и после того, как перепачкал и сменил всю одежду (потому что каждый раз, когда я копаю землю, я почему-то повреждаю поливальный шланг), уселся на камень, огляделся и стал размышлять: а что, собственно, здесь происходит? Я размышлял о себе и о том разгроме, который сам учинил в своем саду. Я думал: как же так — вот он я, человек взрослый и обычно ответственный, который должным образом ведет себя в своей профессиональной сфере, а в большинстве случаев — также в сфере социальной, общественной, и вдруг он — то есть я — сам лишает себя драгоценных рабочих часов, отказывается от чтения хорошей книги, теряет возможность хорошо провести время со своими детьми и вместо этого, как одержимый, посвящает целые дни безумному рытью в собственном саду, выкапывает в нем уродливые ямы, наносит явный вред самому себе, своему поливному оборудованию и окружающей среде — и все это из-за какого-то ничтожного и слепого существа размером в батат?! Так кто же здесь вредитель? Он или я?

Я встал. Я плюнул на свою правоту. Я поступился своим достоинством. Я проглотил свою обиду и подавил желание мести. Я вытащил уцелевшие клубни гладиолусов и лютиков из земли и перенес их в ящики и горшки на своем подоконнике. И с тех пор мы со слепышем больше не воюем. Мы находимся в состоянии перманентного конфликта, и я высеваю, вскармливаю и выращиваю свои лютики, гладиолусы и цикламены только так — надежно защищенными от зубов врага и от его голода. По этой же причине я не сажаю в своем саду лук-сеянец, который, как мне сказали, входит в число любимых продуктов слепыша. Правда, я не победил и не уничтожил врага, и он продолжает свои темные делишки под землей. Но ведь я-то наслаждаюсь тем, что находится над ней. Так что мне за дело до слепыша…

Мухрака

Есть два вида горизонта. Тот, неуловимый и обманчивый, к которому уходит равнина, и другой, похожий на мой, — вполне реальная, резкая и четкая граница, которая исчезает или размывается только в такие дни, когда воздух подернут дымкой или застлан туманом.

Этот мой горизонт — хребет Кармель, который высится примерно в десяти километрах к западу от моего дома. Между мною и хребтом есть еще несколько поселков и дорог, но поросшие лесом близкие холмы скрывают эту реальность от меня и дарят мне приятную иллюзорную картину безлюдных просторов, ощущение дали и одиночества. Единственные признаки жилья, которые открываются моему взору, — это северо-восточный край Тивона и восточные дома Осфии, что на самом Кармеле.

По утрам Кармель освещен лучами восходящего солнца, и тогда я могу различить отроги и ущелья, прочерченные на нем природой. После полудня солнце светит в мою сторону, и тогда гора кажется единым синевато-серым массивом. К вечеру солнце скрывается за ним, и он темнеет, чернеет и постепенно исчезает во мраке.

Самая выделяющаяся на Кармеле точка — Мухрака. Это не самая высокая его вершина, но такой она выглядит из моего дома. Свое название она получила по имени расположенного вблизи нее кармелитского монастыря «Дир эль Мухрака», но у нее есть также официальное израильское название, увы — стандартное и сухое. Это название — «Угол Кармеля». Таким именем наградило вершину Государство Израиль, но граждане этого государства им не пользуются. Почему? Да потому, что борьба за существование в мире слов похожа на борьбу за существование в мире животных и растений: выживают только подходящие и удачливые, остальные не приживаются и вымирают. Представляется, что при всем уважении, которое граждане Израиля питают к своему языку, им не нравится говорить: «А съездим-ка на Угол Кармеля!» Может быть, дело в том, что «Угол Кармеля» — это на иврите «Керен Кармель», а слово «керен» означает также «луч», а вдобавок еще и женское имя, и потому сочетание «Керен Кармель» вызывает в памяти, скорее, образ этакой молодой преуспевающей адвокатессы, а не затерянный в горах монастырь. А может быть, просто потому, что куда естественней, приятней и мелодичней произнести: «А съездим-ка на Мухраку!» — и ни сердце, ни губы не чувствуют потребности сменить это общепринятое название на угловатый «Керен Кармель».

Но в истории с Мухракой скрыто еще кое-что, и это «кое-что», вероятно, не всем известно. Оказывается, именно арабское название «Мухрака» хранит в себе еврейскую традицию, связанную с этой вершиной, тогда как еврейско-сионистский «Угол Кармеля» эту традицию, как ни смешно, нарушает. Дело в том, что слово «Мухрака» по-арабски означает «место сожжения». Оно было дано этой вершине в честь пророка Илии, который, согласно библейскому рассказу, именно здесь состязался с языческими жрецами и сумел совершить то, что им не удавалось, — призвать с неба огонь, который сжег жертвы, приготовленные жрецами Ваала для этого состязания. Это сожжение языческих жертв доказало, что истинный Бог — не Ваал, а бог еврейский. Но еврейское государство, которое стремится удалить арабские имена с карты страны и из сознания своих граждан, дало этому месту израильское название «Керен Кармель» и этим стерло еврейское наследие, которое сохранялось как раз в арабском слове.