Мой Демон - [5]

Тем временем неугомонный Сергей продолжал стучать в дверь. При этом, ввиду присутствия девушек, а также благодаря врожденной деликатности и французской спецшколе ругался он исключительно на языке Бальзака и Дюма. Наконец, когда ему все это надоело, он широко развел руками и вернулся на родной язык, громогласно заявив:

– Ну полная фигня!

В эту минуту ветер, гонявший колкие снежинки, угомонился. Все произошло мгновенно, как это обычно бывает в американских фильмах ужасов, где за какой-нибудь миг разбушевавшиеся стихии делают свое разрушительное дело, не встречая никакого сопротивления, – и тут же вновь наступает затишье, обозначающее лишь одно – приближение еще одной бури, но с уже гораздо более плачевными последствиями.

Как только ветер стих, за дверью послышался лязг засовов, и она отворилась. Яркий свет ударил в глаза актерам. На пороге стоял крупный, представительный, седовласый мужчина лет пятидесяти, одетый в белоснежный костюм и красную бабочку. Окинув взглядом собравшихся, он спросил низким баритоном:

– Все в сборе? – И, не дожидаясь ответа, добавил: – Вот и прекрасно! Заходите.

«Вот черт! – невольно подумалось Никите. – Однако этот дядя изрядно смахивает на моего покойного отца, – вот только усов не хватает! А вдруг это представитель какой-то неизвестной мне ветви рода Барских? Иначе откуда бы он вообще узнал о моем существовании?»

Господин последним зашел внутрь, сорвав записку о собеседовании и сунув ее в карман. Заперев дверь, он повел ожидавших его молодых людей вниз по грязной лестнице. Там, где находилось небольшое полуподвальное помещение камерного театра, было ослепительно светло – горели яркие театральные прожектора, чей свет отражался от белых стен. В скромном зале всего на двадцать посадочных мест стояло четыре ряда солидных кресел, обитых красной кожей. На каждом из них белела программка с надписью «46 часов до дуэли». Напротив сцены располагался старинный письменный стол – один из тех немногочисленных столов, которые чудом уцелели во время блокады, избежав прожорливых топок. Стол был освещен старой зеленой лампой и завален бумагами, а рядом с ним стояло плетеное кресло-качалка.

– А здесь классно, – шепнула Наташа Сергею, поймав в ответ довольную улыбку жениха.

Что касается самой сцены, то на ней полукругом располагались восемь стульев, а позади каждого из них – вешалка с женским платьем или мужским костюмом эпохи Пушкина. На сиденьях семи стульев, спинки которых украшали таблички с фамилиями ПУШКИН, Н. ГОНЧАРОВА, Е. ГОНЧАРОВА, д’АНТЕС, ДАНЗАС, д’АРШИАК, ДОЛГОРУКАЯ, были аккуратно положены белые конверты и вручную сшитые листы с текстом пьесы, отпечатанные на допотопной машинке. Никита сразу обратил внимание на вешалку, стоявшую позади стула с табличкой «д’АНТЕС», на ней висел старый зеленый мундир с красным воротником, правый рукав которого был изодран и хранил следы запекшейся крови. Что бы это значило?

На крайнем слева стуле, сгорбившись, сидел мужчина лет сорока, одетый в рясу священника, на вешалке позади него висели только длинные деревянные четки. При этом он выглядел так, словно бы не мылся и не брился как минимум неделю. Его помятое, испитое лицо, какое бывает у долго «непросыхающих» людей, совершенно отчетливо выдавало в нем определенный тип российского интеллигента. Как известно, в России бывает только два вида интеллигенции – спившаяся или спивающаяся. Данный псевдосвященник явно относился к первому типу.

– Ну-с, господа актеры, занимайте соответствующие места, – предложил господин в белом костюме, а сам тем временем устроился за письменным столом, сев сбоку и опершись на него локтем.

Поскольку раздеться он им не предложил, приглашенные актеры, как были, в куртках и дубленках, расселись по своим местам, предварительно взяв в руки конверты.

– Для начала позвольте представиться, господа актеры, – продолжал распорядитель. – Я – ваш режиссер, и зовут меня Алексей Владимирович Воронцов. О моей творческой биографии я распространяться не буду, да вряд ли она вас заинтересует. К сожалению, мы живем в очень циничное время, когда подавляющее большинство населения интересуют не собственные деятели культуры, а портреты заграничных президентов. Небольшую галерею таких портретов каждый из вас держит сейчас в руках. Разумеется, я не хочу обижать никого из присутствующих, но почему-то уверен… Впрочем, перейдем к делу. В конвертах лежит аванс, по тысяче долларов каждому. После единственного премьерного показа вы получите еще по две тысячи.

На лицах «господ актеров» появилось приятное оживление, а кое-кто даже не удержался заглянуть в конверт, чтобы проверить его содержимое. Правда, открыто пересчитывать полученную тысячу никто не посмел.

– Времени у нас совсем мало, – продолжал информировать Воронцов, – поскольку спектакль должен состояться десятого февраля, в день смерти Пушкина. Такова воля господина, заказавшего и оплатившего наше единственное представление.

– Простите, а о чем, собственно, спектакль и кто автор пьесы? – поинтересовался Никита.

– Автор пьесы – я. В ней говорится о предсмертных страданиях поэта и одолевавших его искушениях. Кроме того, особое внимание я уделил весьма скользкому положению Дантеса. Оригинальность моего сюжета состоит в том, что сначала мы видим умирающего Пушкина и проживаем вместе с ним два последних дня, после чего, в самом конце пьесы, вновь переносимся на место дуэли, где Дантес делает свой роковой выстрел. Выстрел должен произойти не около пяти вечера, как это было на самом деле, а ровно в два часа сорок пять минут пополудни, когда Пушкин скончался.