Мой брат – Че - [4]

Новости от Эрнесто приходили редко. Мы знали, что он сражается где-то на Кубе, что революционная армия выиграла решающие сражения, что она пользуется поддержкой населения и движется в сторону столицы. Мы жили в 6500 километрах от острова, что казалось нам множеством световых лет. Мы цеплялись за любую информацию с театра военных действий, находившегося в то время в Сьерра-Маэстре, малогостеприимных горах на юго-востоке острова, где растительность была совершенно непроходимой, а температуры были такие, что можно было вмиг оказаться посреди настоящей зимы.

Каждое очередное объявление о смерти Эрнесто становилось все более и более сомнительным, внушая все меньше и меньше доверия. Тем не менее мы жили, словно на острие бритвы, в постоянной тревоге. Мои родители упрекали себя в том, что не смогли убедить своего безрассудного и неукротимого сына остаться дома, хотя, по сути, они никогда и не пытались его удержать: они воспитывали нас в обстановке полной свободы, побуждая к путешествиям, к открытиям, к приключениям, к политике и даже к бунту. Но это? Эта революция в чужой стране, где он каждый день рисковал своей шкурой? Им было трудно понять его, трудно выносить все это. Этот любимый сын, которого они обожали побаловать и у постели которого они провели столько мучительных часов, пытаясь облегчить его приступы астмы, лишавшие последних сил и не дававшие нормально дышать, теперь рисковал жизнью ради каких-то идеалов. А ведь ему не было и тридцати! Тем не менее они вынуждены были признать, что и этому они сами научили его. Они учили нас так, но они переборщили. Эрнесто был вскормлен их уроками. А мне было всего пятнадцать. Я видел, что мои родители страдают от его постоянного отсутствия, но я неверно оценивал опасность. Я восхищался своим братом, великим бойцом, отправившимся в одиночку и практически без гроша в кармане в 4500-километровую поездку на мопеде в двадцать один год, а потом, год спустя – на мотоцикле, в многомесячное путешествие вместе со своим другом Альберто «Миалем» Гранадо, а потом – в еще более длительную экспедицию, где он повстречал группу кубинских революционеров, с которыми с оружием в руках пошел переделывать мир на далеком экзотическом острове. Ни один из моих друзей не мог похвастаться тем, что у него есть такой брат.

– Алло? – сказала моя мать, схватив трубку.

– Привет, vieja[5], это твой сын Эрнестито.

Моя мать никогда не отличалась показушничеством. Но она не смогла подавить крик. За шесть долгих лет она слышала голос Эрнесто лишь однажды, когда он на минуту позвонил ей из полевого лагеря в горах Сьерра-Маэстра. С момента его окончательного отъезда из Буэнос-Айреса, 8 июля 1953 года, каждый из членов нашей семьи – мой отец Эрнесто Гевара Линч, моя мать Селия де ла Серна, мой брат Роберто, мои сестры Селия и Анна-Мария и я – вели регулярную переписку с ним, по крайней мере, до его полного погружения в подпольную деятельность. Семейные связи всегда поддерживались через переписку, а не по телефону.

Моя мать вся лучилась от радости. «Это Эрнестито!» – закричала она. Она была так счастлива. Новости пришли отличные. Эрнесто рассказал ей, что ejercito rebelde победила, что она триумфально вступила в Гавану, а Фульхенсио Батиста бежал из страны. Но он звонил в Буэнос-Айрес не для того, чтобы говорить о своих подвигах, уточнил он. Это не «Команданте» звонит, а ваш сын и брат. И он хочет услышать материнский голос, которого ему так не хватает. Он и vieja испытывали друг к другу большую любовь и глубокое уважение. Именно она, прежде всего, сформировала Эрнесто. Она занялась политикой и начала протестовать задолго до его рождения. Она привила ему любовь к чтению, научила его французскому, на котором сама свободно говорила. Считалось, что Эрнесто – ее любимчик. Это было связано с болезнью, которой он страдал в детстве: острая астма помешала получению нормального школьного образования и заставила мою мать обучать его дома, пока ему не исполнилось девять лет.

Я никогда не страдал от близости их отношений: я был младшим – соответственно на пятнадцать и одиннадцать лет моложе Эрнесто и Роберто. И я сам занимал достаточно привилегированное место в семье. К тому же на следующий день после звонка Эрнесто, когда весь мир узнал про победу Фиделя Кастро, моя мать сделала следующее заявление репортеру Ангелине Муньос из газеты «Женщина»: «Из моих пятерых детей Эрнестито – самый известный, но они все прекрасны»[6], а потом она добавила: «Не знаю, кого я найду в Гаване. Последние шесть лет были жизненно важны и очень насыщенны для моего сына. Он должен был измениться. И я немного волнуюсь. Я никогда не хотела мешать его свободе. Хоть мы с мужем и сделали его, но у нас никогда не было таких отношений, какие мы имеем сегодня – товарищеских отношений. Мой сын никогда не нуждался в близости своей семьи, а мы всегда старались понять его и разделить его боль».

Вечером, после этого дарованного Провидением звонка, мы все собрались дома, пребывая в эйфории, но при этом и совершенно растерянные. Мы задавали себе один и тот же вопрос: узнаем ли мы Эрнесто? Кто этот взлохмаченный бородач в берете, этот «Команданте», который так возбудил международную прессу? Есть ли у него что-нибудь общего с нашим Эрнесто?