Мой ангел злой, моя любовь… - [22]

Андрей заметил, как навела на него лорнет Вера Александровна, и поспешил отвернуться. Сжал пару раз пальцы в кулак, стараясь унять тот приступ злости, что вмиг вспыхнул в его груди. За последнее время он бывал так часто раздражен, что сам себя не узнавал. Того, каким привык быть, не узнавал. Plus on aime une femme, et plus on est près de la haïr [87], вспомнил Андрей, перефразируя то, что прочитал давеча во французской книге в одну из ночей без сна. Если возможно обратное, то ему определенно пора покидать этот demeure céleste [88] с его богиней.

— Что я сотворил, несчастный? — пел Орфей. — В безнадежную пропасть увлекла меня любовь моя…

Верно, подумал тут же Андрей, снова укрываясь за занавесью, любовь влечет в пропасть, откуда невозможно выбраться невредимым. Он рад приветствовать влюбленность, но любовь… Нет, решено — il est temps de revenir à Moscou [89]. Тут же после псовой охоты, что назначена на начало следующей седмицы. Он мог бы и далее продолжать эту игру, что затеяла с ним mademoiselle Шепелева, и даже, возможно, одержать победу над этой прелестницей, преподать ей урок, но слишком высоки были риски в той игре. Чересчур высоки. Pour ce genre d'affaires ne comptez pas sur moi! [90]

— Как тебе опера, mon cher? — обратилась к нему графиня, когда актеры вышли на поклоны, и публика рукоплескала тем, сопровождая апплодисменты восторженными восклицаниями. Усатый гусар даже громко свистнул, что вызвало скользнувшую по губам Андрея усмешку.

— Актеры были недурны, но вот само действо… La fortune et l'humeur gouvernent le monde. Причем, une humeur de femme [91], - улыбнулся он тетушке.

Графиня довольно рассмеялась, легко тронула его плечо, а он помимо воли бросил взгляд в хозяйскую ложу. Кланялся, принимая благодарности за игру актеров, довольный Михаил Львович, рукоплескала изящно Вера Александровна, что-то шепча прямо в ухо своей некрасиво краснеющей дочери, Петр смотрел пристально в хор фурий, прищурив глаза. Анны не было. Ускользнула так же незаметно, как пришла.

На бал, что давали в доме предводителя в канун нового 1812 года Андрей не пошел, сославшись на боль в горле и мигрень, остался в одиночестве и тишине библиотеки просматривать старые журналы.

— Ведаю я эту хворь, — сказала тогда Марья Афанасьевна, целуя его перед уходом в голову, и он едва сдержался, чтобы не взглянуть на нее удивленно, с легкой тревогой в глазах. — Это сызнова твое humeur maussade [92] навалилось, а не мигрень. Не думай о будущности, mon cher, все образуется, вот поглядишь на то. Нам так мало осталось дней, не хочу тебя видеть таким в них! Обещайся мне!

Андрей слышал о том бале после из обрывков сплетен, что передавали друг другу в церкви на службе или приезжая с визитом к его тетушке. Mademoiselle Шепелева, как всегда, была удивительно хороша, доставила удовольствие гостям своего папеньки своим пением, была усладой их глаз во время танцев. Говорили еще, что едва не вспыхнула ссора между поручиком Бруновым и представителем уездного суда, господином Ефрениным из-за неразборчивости почерка гусара, что оставил запись в карточке mademoiselle Annett.

— Вы не рассказывали мне того, ma tantine, — заметил Андрей после ухода визитеров. Графиня пожала плечами, ни на миг не отрывая взгляда от своей болонки, которую гладила.

— Ничего из ряда вон, право, — сказала она то. — Все как обычно, mon cher. Одно только — жаль этого jeune homme, господина Павлишина. Она была на редкость холодна на том балу и с ним также. Он был у нее на посылках весь вечер, подумай только. Его имя вскорости будет на языках всех злых шутников уезда.

— На самом злейшем из всех оно уже побывало, — заметил Андрей, захлопывая книгу. — Хуже уже быть для него не может. Полно о том, я не желаю говорить о господине Павлишине.

— Когда ты едешь? — подчинилась графиня его просьбе. Маша, что сидела за рукоделием у окна, тут же чуть развернула голову в их сторону.

— Через день после охоты. Не могу себе отказать в той забаве, хотя и задерживаюсь на несколько дней к тому сроку, что писал maman.

Графиня вдруг сбросила с колен болонку, потом повернулась к Маше и попросила ту выйти, чтобы без особых помех переговорить с Андреем о делах и о его положении. Когда за воспитанницей закрылась дверь, она тут же кинулась в бой:

— Я настаиваю, слышишь ли? Настаиваю, чтобы ты, mon cher, принял помощь от меня в деле с опекунским советом и векселями, что оставил твой брат. Отчего бы и не принять ее?

— Vous savez, ma tantine [93], что я желал бы сам решить эти трудности, — снова окаменели черты лица вмиг, заходили желваки.

— Знаю, от кого у тебя эта щепетильность! Это упрямство глупое! Весь в отца, Павла Петровича, упокой Господь его душу, — графиня размашисто перекрестилась, но после снова продолжила свою атаку. — Andre, отбрось все это в сторону! Сколько целковых жалованье твое? Две сотни? Три? Как будешь тысячи по закладным отдавать? Тысячи! Это не одна, не две и даже не десяток! А есть еще и векселя! И ты, я знаю, милостью своей не оставил даже Надин. Ты думал, не проведаю, куда ассигнации от заклада часов, что я подарила, пошли? О, mon petit garcon