Мой ангел злой, моя любовь… - [126]

Лозинский уже ждал ее там, стоя у окна подле клавикордов, когда Анна спустилась вниз, робея от того, что осмелилась остаться с ним наедине по своей воле.

— Comment allez-vous? [351] — он протянул к ней руки, едва она ступила в салон, коснулся губами ее ладоней, приветствуя. — Monsieur votre père [352] сказал, что вам нездоровится. Это все из-за того, что случилось прошлой ночью?

— Не совсем, — Анна отошла от него к козетке, указала Лозинскому на кресло поблизости, но он проигнорировал ее жест, отошел к окну и стал наблюдать, как дворовые собирают граблями опавшие листья, сжигают те, наполняя осенний день запахом дыма. Они долго молчали, а потом Анна все же решилась нарушить эту тишину, зная, что скоро вернутся в дом домашние из церкви, и у нее не будет более возможности сказать ему то, что она хотела.

— Я бы хотела поблагодарить вас за то, что вы сделали вчера. Ваш поступок… он…нарушить долг…

— Прежде чем вы припишете мне то, что нет и в помине у меня за душой, — прервал ее резко Лозинский. — Я бы желал сказать вам, что я не делал того, о чем вы говорите ныне. Я хочу, чтобы вы взглянули в мою душу, увидели всю мою сущность. Оттого буду честен ныне. У меня нет долга перед Наполеоном. Был, когда я шел за ним, веря, что он вернет Литве утраченную некогда свободу, вернет ее в былые границы. Ныне же я вижу, что это была всего лишь игра, чтобы шляхта пошла на поводу собственных иллюзий и встала под его знамена. Я лил кровь за обманку… за сладкую ложь. Ему наплевать на Литву, его гонят собственные амбиции наперекор обещаниям, что Бонапарт так щедро раздал. Потому у меня нет долга перед Наполеоном отныне. Да и сидением в Москве он загнал себя в угол. Армию русскую надо было давить после Бородино, не давая ей передыху, когда она была так слаба! Он упустил момент, и вот результат — не сегодня-завтра будет сражение, что решит исход всей этой кампании. И боюсь, не в пользу Бонапарта, — с горечью заключил он, заставляя Анну вскрикнуть от волнения.

— Вы думаете…? — даже дышать боялась нынче, ожидая его ответа, смотрела в его затылок, на напряженную спину и белую полосу перевязи на вороте мундира.

— Я в этом убежден, панна Аннеля, — ответил Лозинский. А потом резко отошел от окна, опустился на одно колено перед ней, сидящей на козетке, в волнении теребившей бахрому шали, взял ее руку в свои ладони.

— Вот таков я, панна Аннеля, — проговорил он тихо. — Мои раны еще долго будут заживать, отменно порубили русские сабли в том сражении. Не будь вас в этом доме, я уехал бы в Литву, в свой фольварк и переждал бы там, чем закончится то, что так славно начиналось этим летом. Ах, как должно быть ныне хорошо в Бельцах! Тенистые аллеи в парке, пруд под ивами возле замка… Я люблю свою землю до безумия! Каждый камень в замке и башнях, каждую пядь земли! Я думал, что французский бульдог сумеет повалить русского медведя, чтобы моя сторона стала как прежде свободной, чтобы поднялась из-под пяты России. Нет, не говорите ничего, панна! Никто и никогда не переубедит меня в ином, даже вы! Оттого вы — мое наказание свыше, кара для меня! Я не должен был…. Вы благодарите меня за спасение домашних, а мне ведь наплевать на каждого из них. Наплевать на всех, на эту землю, на этих людей. Нет дела, что будет с ними. С ними, но не с вами! Ваш отец, потакая слепому стремлению своему, принял смутьянов на порог, а потом этот отряд… Я даже подумать толком не успел ни о чем, кроме того, как мало у меня ныне людей в усадьбе — всего-то пять вместе с Лодзем. И это против четырех десятков шевележеров! Сущее безумство! Как и то, что я говорю вам о том, что в душе моей…. Потерять вас или остаться верным клятве императору, уже единожды предавшего меня и мою землю? Выбор стал таким очевидным в тот момент…. Вы молчите?

— Я не знаю, что ответить вам, — сказала Анна. — Кроме слов благодарности, не нахожу, что сказать вам ныне. И не желаю…

— Мне не нужна ваша благодарность! — запальчиво воскликнул Лозинский, сжимая ее ладонь. — И благодарности ваших домашних тоже! Я сделал то, что сделал не ради них, а только исключительно себе в пользу. Ведь давеча мне открылась истина — не станет вас, и… Вы качаете головой. Отчего?

— Я не желаю слышать того, что вы скажете далее, — проговорила Анна. — Я уже писала к вам и ныне готова повторить каждое слово из того письма, что вы получили давеча. Я безмерно благодарна вам за ваш поступок, но более мне предложить вам нечего.

— Тогда предложите мне помимо благодарности и ваше доверие, ваше расположение ко мне. Более просить не стану, — Лозинский дождался ее кивка, а потом снова коснулся губами ее дрожащих пальчиков.

— Вы должны уходить из салона. С минуты на минуту воротятся из церкви. Не должно, чтобы нас видели наедине, — напомнила Анна, и он кивнул, соглашаясь. Не стоило быть настойчивым ныне, когда его позиции настолько упрочились в этом доме. Теперь они все зависели от него. Все, до последнего холопа в усадьбе!

Потому и ни слова не сказал Михаил Львович против просьбы Влодзимира не помогать отныне тем, кто ведет «малую» войну против французов. Только кивал хмуро, соглашаясь с каждым доводом поляка, который доказывал, какой опасности тот подвергает женщин в усадьбе.