Мой ангел злой, моя любовь… - [109]

— Помилуйте, любезный! — возразил ему запальчиво Михаил Львович. — У меня в доме девицы! Пристало ли стороннему мужчине на постой сюда?

— Вот оттого и пришлю сюда токмо одного офицера. Для покойствия вашего да в селении вашем. Сами не ведаете, какая удача вам, что далеко от тракта лежат ваши земли, — купец устало прикрыл глаза ладонью, словно ему вдруг резанул яркий свет глаза. А может, просто пытался скрыть, как ему тяжело ныне — быть между местными и французом-комендантом, пытаться угодить последнему, но, прежде всего, первым, нивелировать те последствия, что могут нести решения французов для них. — А еще игру затеяли с французом…. И вы, в сединах, да малой войной?

— Будет ли он молчать? — встревожилась Анна, наблюдая через полупрозрачную занавесь, как купец выходит на крыльцо дома, как занимает место в седле и подает знак отряду выезжать. Зашуршал гравий под копытами лошадей и колесами груженных телег. — Он же догадался…

— Как и ты, душа моя, — заметил Михаил Львович хмуро. — Что проведала ненароком, о том забудь, слышишь? Да и как только разгадала, душа моя?

— Масло. Я знаю, каждую бочку из запасов. А тут пропало аккурат перед ночью. Люди из лесов не проникнут в усадьбу незамеченными, — Анна грустно улыбнулась отцу и коснулась губами его лба. — Умоляю, папенька, будьте предельно осторожны в затее вашей. Я надеюсь на ваше благоразумие. Тем паче, ныне, когда в доме будет сторонний человек. Неприятель.

— Соглядатай! Шпион французский! — резко бросил раздраженный Михаил Львович, а потом провел ладонью по растрепанным волосам дочери, ласково улыбнулся, тронутый ее неподдельной заботой и тревогой. — Я обещаю — буду осторожен, душа моя. Моя роль — малая, что бы ты ни думала о том. Стар я по лесам сидеть да французов гонять в шею.

Под вечер приехала коляска, привезшая в Милорадово раненого французского офицера. Вместе с ним, на неудовольствие Ивана Фомича, которому предстояло заняться размещением и довольствием новоприбывших солдат, приехали несколько верховых. Об этом Анне, переодевающейся к ужину, сообщила Глаша, застегивая барышне платье.

— Хрунцуз-то тот ладный какой, барышня! Те, что были того у нас, то ростом низкие, то с ногами кривыми аль зубами, аль щербатые. А этот же справен! Даром что офицер! — приговаривала она.

— Ты что это, Глаша? — резко одернула ее Анна. — Неужто как актерки голову потеряла? Гляди, Ивану Фомичу пожалуюсь, тот мигом вернет ту на плечи!

— Что вы, барышня?! Да разве ж я…? — обиделась Глаша. Крепостные актрисы всегда были на особом положении в усадьбе — и грамоте их учили и языкам нерусским, и работы у них толком-то не было, кроме как за платьями театральными следить. Да еще лицом выбирали в театр самых пригожих, статных фигурами. Оттого и не любили среди дворовых их. А когда несколько актрис сбежало в Гжатск, пользуясь временным отсутствием хозяина в имении, и вовсе житья остальным не стало. Как проведали, что те в городе с французами спутались, так и вовсе люто возненавидели холопок театральных. Не смогли те выдержать, что отныне помогать посильно тех принудили по дому. Вот уж барышнями себя возомнили, фыркнула Глаша. По дому работать — это не на скотном дворе и не на птичнике! Белоручки!

Собирались в малой гостиной, чтобы идти к ужину, с каким-то тревожным молчанием. Даже Полин, обычно развлекающая Михаила Львовича разговорами, понимая, как тяжело это будет делать Анне, уставшей от бесед с холопами и Иваном Фомичом за день, была на удивление малословна. У всех читался в глазах единственный вопрос — чего им ждать от того, кого разместили в одной из гостевых спален, что принесет в Милорадово этот неожиданный «гость». Потому и затихли, когда в отдалении послышались шаги, замерли, едва дыша, косясь на дверь.

Мгновение, и створки дверей распахиваются настежь под руками Ивана Фомича, частенько выполняющего обязанности лакеев ныне, что ушли в лес в отряды. Он тут же отступил в сторону, открывая взглядам собравшихся в гостиной того, кто будет отныне разделять с ними трапезы, о чем просил хозяина еще по прибытии.

Первое, что заметила Анна со своего места — темно-зеленую ткань фрака глубокого бутылочного цвета, что был на офицере. Издали этот оттенок показался ей черным, особенно на фоне белоснежной перевязи, на которой уютно устроилась ныне правая рука офицера, и она поднялась с кресла, с трудом сдерживая дрожь в руках и ногах, когда ей тут же вспомнилось видение в зеркале этой зимой.

— Что с тобой, душа моя? — тихо обратился к ней Михаил Львович, намеренно игнорируя вошедшего, что шагнул в гостиную и поклонился собравшимся в ней хозяину и дамам. Анна даже голову в его сторону не повернула, все глядела расширившимися глазами на офицера.

— Je suis en retard, pardonnez-moi [326], - проговорил тот, улыбаясь извинительной улыбкой, стараясь сделать ее при том привычно очаровательной, чтобы появились маленькие мочки на щеках, которые, как он знал, так нравились в его улыбке женщинам. Он уже заметил, как невольно потеплели от этой улыбки глаза и женщины, которую он видел только издалека в тот день, и кудрявой рыженькой девицы, что была ему незнакома на лицо. — И прошу простить мне не совсем подобающий для скромного ужина вид…