墨瓦 Мова - [68]

— Я об этом слышала, — согласилась она. — Но я не знала, что в голову может поместиться так много. Или ты, может быть, какой-то гипноз к себе применил? — так она снова шутила.

— Вот еще вариант. Там было слово «трунак».

— Трунак? — уточнила она.

— Да, вот цитата: «І розум прагна трунак гэты п'е»[38].

— Нет, трунак — это алкогольный напиток. Не любой напиток, а именно алкогольный. Видишь, сколько у Дубовки всякого необычного!

— Тогда последнее, сразу три слова: «краса», «прыязнасць», «цнота». Потому что там в одном предложении, кажется, так: «Краса, Прыязнасць, Цнота мне так любы. Красу, Прыязнасць, Цноту слаўлю я». И дальше: «Яны — як кола, у якім я ўсюды. І ў якім уся любоў мая». Причем эти слова написаны с большой буквы. Так как? Нет? Не то?

— Нет! Не то! — и мне вдруг стало легко и весело.

Потому что если мы не отгадали — это значит, что будет еще один повод для встречи с Элоизой. И сердцу не надо нудзіцца ў паняверцы.

— Краса — это красота. Вот ты у нас не парень, а краса. Прыязнасць — это симпатия. А цнота — это слово, которое стыдливая девушка объяснять не станет. А я девушка стыдливая. Поэтому просто запомни, что цнота — не любовь.

— Я больше ничего не помню, — сказал я виновато. — Но я вспомню. Мне просто необходимо время.

Мой взгляд остановился на платиновой подвеске у нее на груди. Это был крест Madonna, но необычный — нижняя перекладина у него была заострена, будто лезвие. Так что все вместе это скорее напоминало меч с крестообразной рукоятью. Она перехватила мой взгляд.

— Ты во что-нибудь веришь, Сергей?

Я вздрогнул. Снова личный вопрос — совсем как тогда, когда она спрашивала, о чем я думаю. Неужели и сейчас закажет колу, вместо того, чтобы слушать меня? Она внимательно посмотрела мне прямо в глаза. Я не смог выдержать этого взгляда.

— Ну да, верю, — промямлил я. — Когда я за границей, я верю в Hermes… — я заметил, как она скривилась. — Но у меня не так много денег, чтобы купить у них костюм. Просто когда смотришь их рекламу, действительно ощущаешь, что в мире есть что-то больше, чем ты. И что ты можешь к этому приблизиться.

Ее взгляд снова скользил по бутылкам за стойкой старого Мо. Но, кажется, на этот раз она слушала меня внимательно, просто ей не нравилось то, что она слышала. Я продолжил:

— Но ведь здесь нет Hermes. Тут вообще из духовности — только бумажные «Мерседесы» на площади Мертвых. Ну и золотые купола у резиденции.

— Так ты во что-нибудь веришь? — повторила она снова.

— Ну да. Может быть, в какое-то перерождение или что-то в этом роде. Потому что грустно, если после смерти ничего не будет.

Странный у нас получался разговор — особенно если учесть, что скоро я погибну, хотя еще об этом не догадываюсь.

— А вы, Аля? — спросил я. — Вы во что-нибудь верите?

— Я христианка, — ответила Элоиза.

— Христианка? — удивился я. — Но почему?

Христианство я воспринимал как трогательную историю про одного замученного еврея, которую брендировали средневековые итальянские дизайнеры. Багровые хитоны, обнаженное тело на кресте, Мария в голубом платке, бородатые апостолы — винтаж, хламиды, простая легкая обувь — все это устарело и не выглядело актуальным.

— Видишь ли. Раз были первые христиане, должны быть и последние, — она невесело улыбнулась. — Вот такие, как я — и есть последние христиане.

— Но почему? — повторил я вопрос.

Мне казалось, что такая современная и модно одетая девушка не может быть адептом настолько устаревшего культа.

— Пойдем, я покажу.

Она встала и стремительно направилась к выходу. «Только сопровождение», — приказала она Сварогу, и толпа чертей, которые последовали за нами, поредела. Мы пересекли людную улицу, спустились по какой-то лестнице, свернули на другую и уперлись в огражденный сеткой широкий фигурный столб, который торчал из-за бутика фальшивой итальянской сантехники. Чем-то этот столб напоминал вентиляционные шкафы метро — высотой с человеческой рост, шириной — примерно с кухню в моей хрущевке. Похоже, из покрытого штукатуркой кирпича, построен в каком-то необычном стиле, сейчас так не строят. Сверху размещалось фигурное медное навершие, под ним было круглое окно-иллюминатор. Элоиза отодвинула в сторону один из листов сетки и проскользнула за ограждение.

— Рог, мы там сами разберемся, — приказала она Красному столбу. — Вы внешнюю безопасность обеспечьте. А внутри мы и сами справимся.

Я протиснулся за ограду следом за ней. Пол тут был, как и во всем чайна-тауне, деревянный. Но наши шаги по доскам сопровождало гулкое эхо, как будто под настилом ничего не было.

— Раньше тут была еще одна башня, — объяснила Элоиза. — Но ее взорвали, потому что она упиралась в какую-то инженерную распорку.

Деревянный настил подходил к этому странному сооружению не вплотную, но с небольшим — в полметра — зазором. Элоиза перепрыгнула через него, ухватилась за обрамляющие окно украшения и полезла вниз, держась за металлические скобы, торчащие из лепнины.

— Давай за мной, — приказала она мне. — Только осторожно. Не сорвись. Тут под нами тридцать метров. Из твоей разбитой башки потом сложно будет слова извлекать.

Мы спустились на нижний уровень и увидели в стене, по которой карабкались, большое арочное окно. Элоиза забралась внутрь и позвала за собой, рекомендовав поберечь голову. Я осторожно шагнул туда, внутрь, заметив в темноте что-то огромное, грушеподобной формы. Прикоснулся — холодный металл.