墨瓦 Мова - [25]
— Повторяю ориентировку! Рост метр семьдесят — метр семьдесят пять, волосы длиннее среднего, одет в широкие джинсы и байку с капюшоном зеленого или темно-синего цвета.
У меня все внутри сжалось, но я продолжал рассматривать звезды, будто мне до происходящего никакого дела не было. Потом быстрое движение справа привлекло мое внимание, я невольно повернул голову и увидел, как два парня в плюшевых масках белых кроликов на головах, тянули куда-то подростка в темной байке. Да, можно сказать, что подросток чем-то был на меня похож.
— Седьмой, седьмой, продолжаем работать! Ты давай их пакуй, а там если что, мы и в жопе эти свертки найдем. Расширяй круг подозреваемых! Что? Мест больше нет? Если места закончились, вторую коробочку подгоняй! У тебя — ситуация Дельта Черемуха Восемь! Ты понимаешь? Мне тебя, бля, учить или что?
Он еще некоторое время послушал наушник и заговорил несколько другим голосом.
— Повторяю всем подразделениям, задействованным в операции «Боровая». У нас — Дельта Черемуха Восемь. Было продано восемь свертков двести шестьдесят четыре, найдено только семь. Восьмой исчез. Объявлен розыск. Ориентировка! Рост метр семьдесят — метр семьдесят пять, волосы длиннее среднего, одет в широкие джинсы и байку с капюшоном зеленого или темно-синего цвета.
Я больше не мог это слушать. Мне очень хотелось не просто уйти — убежать прочь, но я держался. «Байка с капюшоном зеленого или темно-синего цвета» была накручена у меня на поясе, будто патронташ. Интересно, когда до них дойдет, что во время танца людям свойственно снимать теплую одежду? Когда они изменят критерии поиска? Стараясь изобразить самую обычную беззаботную походку посетителя музыкального фестиваля, я пошел прямо в сторону агента. Он во что-то внимательно вслушивался по своему наушнику, но, увидев меня, на секунду — буквально на секунду — насторожился: его глаза прищурились. Еще немного, и он бы меня задержал.
Может быть, они, как звери, физически чувствуют человеческий страх. А страха в моем лице, в спине и под коленями было больше всякой меры. И тут он внезапно безразлично повернулся ко мне спиной. Я понимаю его логику: он понял, что я понял, что он агент Госнаркоконтроля. Мой страх объясним, а поэтому на изумрудного цвета байку, завязанную на поясе, можно не обращать внимания.
Прошел мимо аттракционов, мимо будочки Genes for Fun, где можно прикупить себе 15 минут жизни в образе Эйнштейна или Пресли, мимо активатора счастливых воспоминаний, мимо уменьшительной машины, в общем, мимо всего этого шарлатанского хлама, которым забита площадка любого музыкального фестиваля. Иногда возникает ощущение, что единственное, что производит современная наука — это вот такой коммерчески привлекательный, но совершенно ни для чего серьезного не пригодный хлам: сотовые телефоны, 3D, 5D, 7D-аромавизоры, еще чуть более быстрые машины, на которых все равно можно приехать только из унылого офиса в унылый дом. Причем по пробкам. Да. И рак они, кстати, лечить так и не научились.
В темноте блеснул проем одного из боковых выходов: фонари, два одиноких мента и охранник, который, увидев меня, оживился:
— Уже уходите, молодой человек? Давайте я сам поставлю на роговицу, чтобы вы вернуться могли!
— Спасибо, не стоит, — я улыбнулся и махнул рукой — я совсем ухожу, сам себе зрачки маркируй, идиот.
Я успел отойти буквально на несколько метров, когда увидел впереди, в низком чахлом ельнике, который отделял аэродром от высоток, дюжину темных фигур. Первой моей мыслью было: и тут нашли. Но фигуры были какие-то не такие — худощавые, какие-то скрюченные. Может быть, если бы я шел через главный выход, этого бы не произошло, но кто его знает: Минск — город жестокий. Короче, я понял, что намечается заваруха только тогда, когда бежать было уже поздно.
Они обступили меня, будто те противные шестиэтажки, в которых такие, как они, и живут, обступили площадку Боровой. Но все не решались подойти ближе, поскольку бандерлогам в принципе свойственна боязливость. Когда глаза привыкли к темноте, я рассмотрел их неброскую красоту: отвисшие вьетнамские треники, кепки-семки, латунные перстни на пальцах — все то, что у них уже лихорадочно перенимала клубная молодежь, которая танцевала буквально в ста метрах отсюда. Но на этих все это выглядело тру. И потому — страшно.
Наконец из группы выделился один, немного менее горбатый и худой, и, сплюнув, задал мне какой-то вопрос. Остальные переминались с ноги на ногу и ждали. Я не услышал, что он спросил, потому что было довольно шумно — Боровая всегда отличалась тем, что после фестивалей возрастало число посетителей лор-кабинетов.
Тогда он подошел совсем близко, положил мне руку на плечо и закричал, прямо в ухо, потому что иначе он сам бы себя, вероятно, не услышал:
— Зачем ваши Белого покатили?
— Что? — из этой фразы я понял только слово «зачем». Ну и вопросительный знак в конце.
— Белого! Ваши! Белого! Покатили! Зачем? — спросил он.
Я до сих пор подозреваю, что, может быть, на этот вопрос и существовал некий правильный ответ и что, крикнув ему: «Потому что Белый с цыган не откатил!» или «Потому что братва ему маляву кинула!» или «Потому что двадцать восемь», — можно было избежать махача. Но все, что я сделал — это просто еще раз спросил:
