Мотылек - [86]

— Где-то большая драка, — говорит Старик. Слово «драка» звучит в его устах неестественно.

Они садятся на свои прежние места.

— Обратите внимание на одну вещь, — начинает Старик. — Зыгу арестовали какие-нибудь два месяца тому назад. Это был непосредственный результат следствия. Два последних случая произошли с интервалом в несколько дней. Новая методика действует более успешно. Но у меня такое впечатление, что Клос не отказался от сопротивления. Он водит их по периферии, по окраинам. — Старик увлекается в присущей ему холодной учительской манере. — Почему он выдал Зыгу, когда он был в пути, а не на явочной квартире? Потому что он знал, что его ожидают в назначенное время и что его отсутствие вызовет тревогу. Также и в отношении новых дел. У него были все основания считать, что старые явки сгорели.

— О боже, — прерывает его Михал, — почему же Лида… Я же предупреждал ее, чтобы она бросила к черту этот магазин!

Старик разводит руками, в его жесте вежливая безнадежность. Потом он наклоняется за лежащим на полу толстым портфелем, вытаскивает из него какую-то потрепанную брошюрку без обложки, похожую на телефонную книгу.

— Посмотрите, — говорит он. — Последний Fangbuch [42].

Смоченным слюною пальцем он переворачивает страницы с закругленными потрепанными краями. Он похож на солидного абонента, невинно перелистывающего каталог, а не секретный документ гестапо, выкраденный с помощью сложной системы обмана и подкупа.

— Вот здесь, — придерживает он найденное место.

Через страницу бегут длинные строчки рубрик. Михал читает со страхом, отвращением и каким-то оттенком бессмысленной зависти. «Роман Гурский. Кличка Рыжий». Затем следует дата рождения, адрес матери, вопросительный знак в клетке «Beruf» [43] и в конце сложный, но соответствующий истине портрет.

— Видите: Ирена уже у них. Все это за день до налета на его квартиру.

— Он должен немедленно уехать из города, — говорит Михал.

Старик рассеянно кивает головой.

— Да. Я нашел ему убежище в деревне и приказал сматываться.

«Послушает ли он?» — думает Михал.

— Но, например, Лиды здесь нет, — говорит Старик. — Из этого следует, что они ничего о ней не знали. Это была импровизация. Видимо, после того, как Клос скомпрометировал себя, они прижали его и он был вынужден что-то подбросить. На какое время им этого хватит?

Михал встает и начинает ходить по комнате.

— Понимаете, — продолжает Старик, — я не верю, чтобы он их перехитрил. На следствии можно сопротивляться, сказав себе, что все равно конец. Но теперь будет ходить, как собака на поводке. Теперь он должен покупать каждый день жизни. Раз он стал платить, они выжмут из него все до последнего гроша.

Михал тупо рассматривает фигурки на этажерке, садится на тахту, гладит подушку с идиотским клоуном, опять встает. Старик следит за ним бесстрастным взглядом.

— Вывод один, — говорит он, не повышая голоса. — Мы должны его ликвидировать.

Михал встает, смотрит, как Старик педантично прячет в портфель список разыскиваемых.

— Вот так, дорогой Павел. Это единственный логичный вывод. В противном случае мы все окажемся в каком-нибудь из последующих номеров.

— Кто это сделает? — спрашивает Михал.

Старик встает, неловко высвобождается из креслица.

— Никто за нас этого не сделает, — говорит он ворчливо. — Я прошу установить слежку, и как можно скорее. А также как можно умнее, — добавляет он, закрывая с треском портфель.

* * *

Они лежат в сене. Вдыхают аромат сена и сухой пыли. В открытых дверях небольшого склада видно темнеющее небо с точечками первых звезд, черные перила балкона, косой рельс и блок лебедки, с помощью которой поднимают наверх мешки с овсом и брикеты комбикорма.

Иногда тихим, причудливым зигзагом пронесется летучая мышь. Внизу, во дворе скрипит насос и шумит вода в ведрах. Это катафальщики еще возятся возле своих черных лошадей. Из конюшни «Экспедитора» сквозь балки перекрытия слышится позвякивание недоуздков и монотонный хруст пережевываемого корма.

Михал назначил встречу здесь, так как место акции недалеко отсюда, а кроме того, уже нечего скрывать: вскоре он бросит эту работу. Он наконец принял настойчивое предложение Старика и переходит в организацию на зарплату.

Шершень с шумом потягивается.

— На сене хорошо спать с девушкой, — говорит он мечтательно. — У отца в деревне мировой овин.

Катафальщики все еще возятся, топчутся, глухо ругаются, наливают воду в кадки.

«Ну уходите же!» — мысленно подгоняет их Михал. Шершень, зевая, тихо скулит.

— Они должны скоро быть, — бормочет он. — Все обмозговано до точки, а у Длинного курок всегда на взводе. Мы с ним осенью прикончили того гестаповца, поэтому я и знаю.

Шершавые стебли щекочут Михалу шею, но он не двигается. Он смотрит в сгущающуюся синеву неба, пытается ни о чем не думать, но не может заглушить слов стихотворения, звучащего где-то внутри его:

Здесь не видно, безусловно,

И не слышно, несомненно,

Как крадется тигр коварный

В чаще джунглей сокровенной.

Почему именно это? Почему сейчас? Собственно, он даже не хочет знать почему. Он приказывает себе перестать, но четверостишия наплывают сами, независимо от его воли.