Мотив - [5]

В зал ввалились наши ребята и местные парни. Следом за ними вошли Клавдия Степановна, Полуянов и председатель колхоза. В зале сделалось тихо. Слышно было, как царапала ногтями по железной коробке девушка-киномеханик, извлекая билеты. Председатель, смущенный всеобщим вниманием, усиленно подмигивал и дергал левым плечом, словно пиджак жал ему.

— Раз-два-три-и! — прокричал из самого темного угла зала чей-то искаженный, чтоб не узнали, голос, и сразу же с полтора десятка голосов проскандировали:

— Измерьте… расстояние… от меня… до… другого столба!..

Полуянов побелел. Зрачки его глаз сделались похожими на шляпки гвоздей. Но ни один мускул не дрогнул на его твердом лице. Зато Клавдия Степановна осуждающе покачала головой. Председатель, ничего не понимая, озирался, выискивая, куда присесть.

Затрещал проекционный аппарат, замельтешили на экране кресты и треугольники, появились заглавные надписи. Сначала идет киножурнал. Показывают путешествие по реке Оке: грустные закаты и рассветы, деревушки с церквами на холмах, ныряющие с мостков в воду шустрые деревенские ребятишки…

Мне нравятся многие документальные фильмы. Не люблю только, когда они похожи на художественные, когда все подогнано одно к одному настолько, что такого на самом деле и не увидишь-то нигде — и уже ничему не веришь. В одном таком фильме знатного тракториста запихали в кабину трактора в выходном костюме, увешанном орденами и медалями. Изображая ударную вахту по случаю какой-то годовщины, тракторист каменно сидел за рукоятками управления и испуганно таращил глаза, боясь, наверно, испортить костюм. И трактор был чистенький, без единого комочка налипшей земли, без единой царапинки и блестел лаком, как легковая автомашина…

Журнал кончился. На задней стене, изукрашенной плакатами о полете первого искусственного спутника Земли, вспыхнула электрическая лампочка. Девушка-киномеханик неумело перезаряжала проекционный аппарат. Витька Аншуков, посмеиваясь и дурачась, помогал ей. За его стараниями неодобрительно и хмуро наблюдали местные парни.

Свет погас. Начался «Рим — открытый город». Я влюблен в итальянские фильмы. Не про нас в них рассказывается, а все понятно и всему веришь. Вот и сейчас — первые же кадры захватывают, тотчас видно, что тебе покажут настоящую жизнь, а не подделочку под нее. Иной раз смотришь наш фильм и диву даешься — где же это так люди роскошествуют, могут позволить себе жить в апартаментах, шикарно — костюм не костюм, платье не платье — одеваться и никогда не считать денег.

А может быть, я не теми смотрю глазами, как иногда говорят? Очень часто мои мнения о наших фильмах не совпадают с мнениями других людей. Светка, например, не переваривает, когда я говорю о каком-нибудь фильме. При ней в основном хвалить надо, а я часто ругаю. Светка убеждена, что я хочу быть всех умней и оригинальней. Однажды я поинтересовался, а почему хотеть быть умнее других — плохо. «А ты бы вообще помалкивал!» — огрела меня Светка своим любимым выражением и, ехидно усмехаясь, смерила с головы до ног. Светка полагала, что есть люди, которые имеют право высказываться, и есть такие, кто должен помалкивать — потому, наверно, что им приходится считать деньги.

Из угла, где пристроились Галка и ее долговязый кореш, то и дело доносился возбужденный шепот. Там, кажется, целовались. Прерывисто сопел Юрка. Он был влюблен в Галку, вполне серьезно считал ее существом более высокого, чем мы, порядка. Справа от меня, уже примиренные, сидели, обнявшись, Герка и Лариска. Васька и Светка не выставляли напоказ свои чувства. Громкими, иногда сокрушенными, а иногда и облегченными вздохами отзывались на то, что происходило на экране, а может быть, и в зале, тетя Нюша и старуха в плюшевом жакете.

— Вишь вот, Онисимовна, — громко возвестила тетя Нюша, когда фильм кончился. — У буржуазеев какие хорошие люди есть. А у нас што творится?.. А ведь и у их где-то есть матери… — и торжественная, уверенная в своей правоте, направилась к выходу.

— Раз-два-три-и! — опять прокричал чей-то искаженный голос.

— Измерьте расстояние от меня до другого столба! — проскандировали мы.

Не хотел бы я быть на месте Полуянова в этот момент. Мне даже стало жалко его. Да и припомнит он нам все это на уроках военного дела, замучит ползанием по-пластунски.

Учителя вышли. Витька Аншуков распорядился перетащить скамейки на небольшую сцену, чтобы освободить зал для танцев.

«Ты весь день сегодня ходишь дутый, — голосами Нечаева и Рудакова запела старенькая радиола. — Даже глаз не хочешь поднимать. Мишка, в эту трудную минуту, как тебе мне хочется сказать!..»

И тут Валя пригласила меня танцевать. Она сделала это без оглядки на Светку, от себя только. Все поплыло вокруг, выглядело таким необычным, что, когда обрушились плотные звуки ударов, брань парней и испуганные крики девчонок, а Валя метнулась от меня к Светке, я, очутившись в самой гуще схватки, не сразу сообразил, что же такое стряслось в клубе. Потом мне всадили кулак под ребра, откуда-то сбоку, с вывертом, будто ввинтили в печенку тупую боль, и все стало таким ясным, как если бы я сидел внутри огромного увеличительного стекла идеальной прозрачности.