Мотив - [2]

— Господи! — вздохнула Светка. — Было бы из-за чего. Чемпион по жестке — действительно же смешно.

Ее слова хлестанули меня побольнее, чем откровенная наглость Сашки. Я уже не помнил, с какого времени стал чувствовать себя чем-то обязанным Светке, будто бы виноватым перед ней; начал замечать, как бросаются в глаза заплатки на локтях моего пиджака и стоптанные вовнутрь каблуки на моих полуботинках.

И в этот момент Валя ободряюще посмотрела на меня. Сашка перехватил ее взгляд, и это, как заметил я, очень обидело его. И он невзлюбил меня еще сильнее, чем не любил до этого, и, может быть, навсегда.

2. ЧАЙНЫЙ ДОМИК

Деревня Наттоваракка схоронилась за дремучими лесами с багровыми клюквенными болотами и холодными светлыми озерами. Если бы не козы, щипавшие траву на лужайках меж изб, можно бы подумать, что в деревне никто не живет — такой она показалась безлюдной.

Наша машина подрулила к правлению колхоза, из распахнутого окна которого выглянул скособоченный угрюмый человечек в порыжелой кепчонке, и Клавдия Степановна, поправив на каштановых волнистых волосах новенький беретик, вошла в правление и заговорила именно с этим человечком, отчего мы догадались, что он, несмотря ни на что, местное начальство, может быть, сам председатель колхоза. Слушал председатель участливо, но маленькое лицо его было при этом такое печальное, будто бы он мог, да не хотел сказать: на все-то я в своей жизни насмотрелся, чего только не наслушался и ничем-то, люди добрые, вы меня больше не удивите.

Ничего не ответив Клавдии Степановне, неприятно озадаченной этим, председатель выкатился из избы, припадая на левую хромую ногу и, отводя взгляд в сторону, поинтересовался, кто тут будет товарищ Моряков.

— Звонили тут нащот тебя, — сообщил председатель Сашке. — Ты, товарищок, у меня жить будешь. А остатние во-он в ту избу…

Подкатила машина с учениками и ученицами десятого «Б». Еще вчера порхнул слух, что парни из этого класса затеяли что-то против нашего военрука — старшего лейтенанта в отставке Полуянова. Они опасались, не заставит ли и здесь он их ползать на брюхе — лейтенант был помешан на этом и все занятия на местности в основном сводил к ползанию по-пластунски. Еще он любил учить нас ориентировке и однажды попросил измерить расстояние от него до другого столба.

Машина остановилась. Полуянов вылез из кабины, одернул фуфайку и, осведомившись у председателя, отнесшегося к нему более благосклонно, чем к Клавдии Степановне, к какой избе направляться, скомандовал очистить кузов. Десятый «Б» организованно, любо-дорого смотреть, исполнил его команду. Удовлетворенно погладив жесткие, словно из медной проволоки усы, Полуянов рявкнул:

— Ш-шагом… арш!

Чайный домик, словно бутоньерка,

В палисаднике цветущих роз,

С палубы английской канонерки,

На берег сошел один матрос! —

запел десятый «Б» знаменитую во всех школах города песенку «Чайный домик». За эту песню Старикова, директор нашей школы, грозила, как говорили, немедленным исключением.

Эх, наливай бокал вина полнее,

Много роз цветет в твоем саду.

От вина становится мне легче,

Я еще сильней тебя люблю! —

подхватил и десятый «А».

Простоватое лицо Полуянова выразило недоумение, усы ощетинились, а на выпуклых скулах четко обозначилась запутанная сетка кровеносных сосудов.

— Болваны! — пресек он попытку запеть следующий куплет. — Не знаете, что такое бутоньерка. Наверняка имеется в виду бонбоньерка — изящная коробочка для конфет.

Круто повернувшись, он подошел к председателю и спросил, у кого можно снять комнату недели на две. Председатель пригласил его к себе. При этом он все время подмигивал. Видно, у него неладно было с нервами. Сказывалось, наверно, какое-то ранение. Однажды я задумался о знакомых мне мужчинах — есть ли среди них хоть один не контуженный, не однорукий, не хромой или не одноногий… — и обнаружил, что нет таких. Каждого война зацепила — кого колесом, а кого и гусеницей.

Изба, отведенная нам для постоя, была брошена хозяевами, перекочевавшими, должно быть, в город, и совсем непригодна для житья: окна без стекол, дверь болталась на одном пятнике, ни стола, ни табуреток, ни рукомойника.

Мне показалось, что и не ждали нас в этом колхозе и не жаждали нашей помощи, будто мы взяли да сами и навязали себя и этому исковерканному председателю, и этой захудалой деревушке. Захотелось что-то доказать ей, как-то заявить о себе.

Пришла толстая тетя в шерстяном платке, в затертой фуфайке, в юбке, сшитой из сукна солдатской шинели, и в болотных охотничьих сапогах, делающих ее похожей на мушкетера, назвалась Нюшей, сообщила, что нам будут выдавать на каждого едока по буханке хлеба и по литру молока на день, за что каждый из нас должен будет накапывать по три мешка картошки, затем распорядилась натаскать в избу соломы из скирды, что стояла на задах избы.

Солома блестела золотом на ясном сентябрьском солнце, и в избе от нее сделалось веселее, но тетя Нюша, расстроенно потирая губы, все же вздохнула в том смысле, что она не знает, что и молвить нам, детушкам рожоным, что так жить нельзя, что у председателева пса Тарзана конура куда хорошее нашего жилья, и что мы овшивеем и очирьеем, и что куда того смотрит начальство, и что она не знает, о чем бы подумали наши матери, увидь они, в какие условия мы попали. Наверно, в утешение нам, она добавила, что в клубе сегодня кино будет — про открытие какого-то Рим-города.