Мост в белое безмолвие - [25]

Я живу на корабле как на шестом этаже семиэтажного дома. Дверь в машинное отделение открывается с пятого этажа. Перекрытия нет, двигатели помещаются глубоко внизу, так что кажется, будто с церковных хоров смотришь вниз, в грохочущий ад. Если вы захотите высказать чиф-инженеру свое почтение, смешанное с удивлением перед зияющей пустотой, которую корабль несет {70} в своем чреве, или сказать что-либо еще более умное, делайте это сразу, тут же, на трапе из металлических перекладин, - внизу он ничего не услышит из-за оглушительного грохота. Чиф-инженер - старший механик судна, тот самый невысокий деликатный человек, с которым Халдор познакомил меня на перроне германского вокзала. Машинный зал с главным двигателем и сорока пятью выкрашенными в белый или светло-зеленый цвет электромоторами - его держава; дамы могли бы прийти сюда в белых бальных платьях. Когда на пути нам попалось масляное пятно величиной не больше спичечного коробка, он поднял брови, и вахтенный с тряпкой в руках набросился на это пятно, как на дракона. Рядом с маринистскими штампами здесь много новшеств. Где бы ни был корабль, в тропиках или в Арктике, зимой и летом, температура воздуха в жилых помещениях поддерживается одинаковой - плюс двадцать два градуса. Как ни странно, воздух идет отсюда - очищенный от пыли, избыточной сырости и излишней сухости, от возможной радиоактивности и конечно же от синей морской соли. Воду, которую мы пьем, пропускают через серебряные пластинки, чтобы обогатить ее ионами. Может быть, поэтому все мы пышем здоровьем, а врач имеет досуг выпускать стенгазету? Здесь же вырабатываются около двух тысяч киловатт, которые, поступая в радар, становятся там глазами корабля, на радиостанции - его ушами, на кухне - звенящими березовыми поленьями, а в прачечной до известной степени заменяют женщин: стирают, выжимают, крахмалят, сушат и гладят белье. Длина главного распределительного щита, полностью автоматизированного, снабженного пятьюстами выключателями, составляет двенадцать метров. Я успел заметить, что на щите нет ни одного узла, которого не коснулась бы лаконичная фантазия дизайнера. Техника может выглядеть угнетающе бездушной. Здесь она прекрасна. И, наконец, перед самым двигателем, в эпицентре адского грохота, - пост управления. Мощный воздушный занавес отделяет его от всего остального пространства, волосы развеваются на стерилизованном, лишенном поэзии морском ветру, который при других обстоятельствах никогда не проник бы сюда, ниже ватерлинии; во время плавания в тропиках температура здесь поднимается до сорока градусов. Пост управления - это узкий и высокий пюпитр, какими пользовались еще в конторах времен Ганзы, миниатюрная {71} школьная доска, на которой вместо биржевых данных мелом нацарапаны показания двигателя, еще один циферблат и шкала машинного телеграфа - железный кулак, сжимающий вожжи тысяч лошадиных сил. Цифр не по моде мало: иначе это был бы уже не пост управления, а трибуна для митинга. И неожиданно - телефонная будка. Знакомая до смешного, стандартная телефонная будка, какую можно видеть на улицах любого города, вызывающе неуместная в этой сверкающей, безмолвной машинной державе.

- Для чего она здесь? - удивляюсь я.

- Что? Что? - переспрашивает главный механик.

- Для чего она? - показываю на телефонную будку.

- Не слышу! - кричит он мне прямо в ухо. - Пойдем в будку!

Будка оказывается звуконепроницаемой.

- Что вы хотели спросить?

- Спасибо! Теперь все понятно!

Мастерская, оборудованная тремя универсальными станками, может потягаться с маленьким заводом, утверждает чиф-инженер. Но я пропускаю его объяснения мимо ушей, внимание привлекают предметы, более доступные моему пониманию: на стене в ряд расположены штук двадцать молотков разной величины, начиная с молотка-великана и кончая крошечным молоточком, каким пользуются золотых дел мастера, а в самом конце ряда еще медные и оловянные молотки.

- Машина любит, чтобы с ней обращались деликатно.

Я видел это деликатное обращение. Мы шли вдоль главного двигателя. Я забыл сказать, что он возвышается на несколько этажей и по размерам ненамного меньше дома в Нымме, где я живу. Внезапно старший механик стал прислушиваться. Со стороны это казалось смешным. С таким же успехом во время пушечного выстрела наводчик мог бы приложить палец к губам, призывая к тишине. Потом он взобрался на фундамент машины, оттуда еще выше, на следующий ярус, и, прижавшись ухом к покрытому светло-зеленым лаком металлу, замер в этой позе. Когда, покачивая головой, он спустился вниз, на лице его застыло выражение меланхолии.

- Какой-то странный шумок появился, - кричит он мне в ухо.

Я хочу видеть гребной вал. В низком туннеле гребного {72} вала темно, сыро и тесно. Вал толщиной с меня и длиной в двадцать метров делает сто двадцать пять оборотов в минуту. Прижимаю ладонь к его прохладной отполированной поверхности и внезапно начинаю понимать, что это такое четыре тысячи лошадиных сил.

- Четыре тысячи - это в идеальном случае, - сетует погрустневший чиф. - Если вычесть потери, останется всего три тысячи двести пятьдесят.