Мост в белое безмолвие - [24]

ТЫСЯЧА СОЛНЦ

Что-то обожгло руку.

Солнце светит прямо в кровать.

О борт судна непрерывно грохочет лед.

Не побрившись даже, бегу на мостик.

Я стою на крыле мостика в одной рубашке и, хотя на мне солнечные очки, щурю глаза. И это называется семьдесят четвертой параллелью! Никогда в жизни не видел я столько света; или лучше сказать: никогда не чувствовал столько света? Я вытягиваю ладонь и удивляюсь тому, что не ощущаю его тяжести. Солнце щедро посылает на землю свои лучи, а кристаллы льда тысячекратно приумножают их. Ледовое поле расстилается во все стороны до самого горизонта, и кажется, что это уже не море, а степь ранней весной, покрытая полными светло-зеленой воды озерами, перерезанная журчащими ручьями и спокойными реками. Ледяные торосы похожи на первобытных животных, пришедших на водопой, которых внезапное появление техники двадцатого века заставило неподвижно застыть. Посреди ледового поля должен бы пролегать канал с темнеющей водой. Но его нет. Лед почти бесшумно смыкается за кормой "Гульбене", льдины, с силой раздвинутые на мгновение, с шорохом возвращаются на прежнее место, и весь караван стоит, похожий на редкие избы черемисов у зимнего почтового тракта екатерининских времен. И все же мы движемся, только самым малым ходом, почти незаметно. Вода у борта бездонно черная, кажется, что это не вода, а сама черная бесконечность, разверзшаяся на миг под тяжестью корабля, она немедленно поглотила бы нас, если бы не могучие кромки ледового материка. Корабль, как тюлень, лезет на льдину, нос его медленно поднимается, потом наступает уравновешивающая ничья, кажется, будто "Виляны" остановился на гребне льдины, чтобы перевести дыхание перед тем, как с тихим вздохом провалиться сквозь нее {68} и опять с усталым упорством начать карабкаться на следующую льдину. Корабль не плывет, он шагает. Краска с бортов ободрана длинными полосами. Сейчас можно было бы сойти с корабля и, не замочив ног, отправиться пешком на полюс. Горизонт на севере дымится. Это не вьюга, это лед, отбрасывающий молочно-белое излучение в небо. Здесь все отражается в воздухе. Небо впереди темно-синее, почти фиолетовое. Что это? Свечение воды? Или тумана над тем же льдом?

- Свистите полонез Огинского! - кричит Фарид, появившись на крыле капитанского мостика.

- Если-палки, зачем? В такую погоду!

- Тюлени обожают этот полонез!

Мы свистим с ним вместе, для музыкальных животных это оказывается слишком сильным испытанием. К тому же сегодня свою любимую мелодию они слушают в восьмой раз. Наверно, полонез им насвистывали уже с "Мелехова". Так или иначе, но они утомленно уползают подальше от нас и втискивают свои жирные туши в узкие ледяные трещины - в трещины времени? - в другой мир, темный, пространственный, богатый рыбами, где господствуют неведомые нам законы и скорости, где животные становятся невидимыми для нас и видимыми для самих себя. И все же - жизнь покорила и эту ледяную пустыню: вдоль каравана летит птица, и тень ее скользит по мостику.

- Лед десять баллов, - слышу я за спиной голос Халдора.

Он в тапочках и в спортивном костюме: наверно, пытался урывками подремать в штурманской рубке, на рундуке, вскакивая при каждом толчке. Десять баллов - это максимум, это значит - чистой воды нет вообще, кругом один только лед. Он мог бы признаться себе, что устал и встревожен. Откуда-то он притаскивает плетеное кресло, ставит его на солнце, расстегивает ворот рубашки, кладет ноги на поручни, закрывает глаза, и вместо черной тревоги на его лице появляется радостное изумление.

...Радостное изумление все еще отражалось на лице начальника экспедиции, когда вечером он раскрыл дневник и занес в него вот эти строки:

"29.7(11.8). Безоблачное небо, теплое солнце, будто {69} мы плывем вдоль финского побережья... В такую погоду наше плавание кажется увеселительной поездкой. Таковой она и является на деле, если сравнить наше путешествие с первой русской экспедицией, с Великой экспедицией. Не говоря уже о преимуществах, которые нам дает использование силы пара, без этого и мы застряли бы во льдах Карского моря, напомню хотя бы о том, что после вкусного обеда, когда стол убран, Матисен играет нам, как и сейчас, что-нибудь Шопена, Мендельсона или Чайковского на этом красивом пианино, которым мы обязаны великому князю Константину.

Жаль, что Вальтер не решается больше играть; лишь в Тромсё он уступил нашим просьбам. Его игра на рояле мне особенно понравилась, у него спокойное, сильное, гармоничное туше, полностью соответствующее его характеру.

Зеберг был несколько дней занят шитьем двух футляров для штативов теодолитов. Он очень трудолюбивый и обязательный человек, которого просто невозможно не любить.

Так... теперь мои мысли могут снова обратиться к юго-западу, в город Тарту, в то время как "Заря" в своем обычном ритме полным ходом движется на восток. Спокойной ночи, мои дорогие домочадцы..." (1900).

Мы встретимся с автором этих строк на более высоких градусах широты, не далее как на 122 странице.

СЕРДЦЕ

Наша белая, обтекаемой формы труба, хотя она не картонная, а железная, кажется сентиментальной декорацией, трогательной данью традиции - тонкой и длинной трубе "Луизы". Это не совсем так. Современная труба - это кожух, куда выводятся трубы главного двигателя, всех вспомогательных механизмов и вентиляции. Здесь же в строгой изоляции хранится кислота для аккумуляторов.