Мост в белое безмолвие - [23]

Я постараюсь сохранить в памяти этот вечер и этот ответ. Позднее мне случалось говорить о книгах с разными людьми. Меня заинтересовало отношение моряка к книге. На Амуре как-то раз я попал на канонерку пограничников. Жилые отсеки здесь очень тесные, из одного в другой можно попасть только через круглый люк, расположенный на высоте пояса. Я отвинтил крышку одного из таких люков и очутился лицом к лицу с тремя матросами. Один сидел на койке босиком - погода стояла {63} душная и влажная, - но, увидев меня, стал поспешно натягивать ботинки, рядом с ним лежал сборник стихов Солоухина. У другого матроса был в руках роман Лациса "Сын рыбака". Кто-то из них читал вслух - я не разобрал, кто именно, только, отвинчивая люк, слышал сквозь железную переборку чье-то бормотанье, а сами они постеснялись признаться. Это был миг литературного откровения, который нельзя, да и невозможно продлить. Амур - почти море. Я думаю, что моряк, как и любой другой читатель, ищет в книге самого себя, но в силу исключительных обстоятельств, диктуемых профессией - морской плен, распорядок дня, повторяющийся изо дня в день с точностью до минуты, необходимость всегда быть в состоянии готовности, общение с женой через дежурного радиста, моряку труднее, чем обыкновенному читателю, отождествлять себя с героем книги. В целом он любит литературу больше, чем обычный образованный человек (на флоте почти все матросы имеют среднее образование, офицеры - высшее), но мечтает о книге про море и моряков больше, чем, например, летчик о книге про летчиков или учитель о книге про школьную жизнь. Это может показаться преувеличением, но это так. Моряк может не знать эстонской литературы, но он знает главу о Большом Сером Юхана Смуула и с нетерпением ждет следующей главы. А за ее отсутствием читает Конрада и Гончарова, не воспринимая их как писателей прошлого, ибо психологическая ситуация в море куда консервативнее, чем на земле. Стоит мне у себя в каюте взглянуть на пишущую машинку, и сразу становится не по себе. Следует отдать должное моим спутникам - никто ни разу не спросил: "Пишете ли вы что-нибудь?"

ЗАМOК СЛОМАН

Устье Оби оказалось судоходным. Всю зиму X. Даль, сидя в учительской Гайнажской школы мореплавания, вел переписку с портовыми городами. Судно, подходящее как по конструкции, так и по цене, было найдено весной 1877 года в Любеке. Команда была составлена из жителей Хейнасте и поморов Пярнуского залива. Норденшельд готовился к большому прыжку из Атлантики в Тихий океан, и все, что происходило на Севере, находило отражение в его записной книжке: "Пароход "Луиза", 170 тонн, 60 лошадиных сил, капитан X. Даль, вышел 23 июня {64} 1877 года 1 из Любека и, после стоянок в Лондоне и в Гуле, 28 июля прибыл в Тромсё, а 2 августа на южную оконечность Новой Земли. Затем он проплыл по Оби и ее рукаву Иртышу более 1000 миль вверх по течению и достиг..."

Это произошло на рассвете. Зеркальная гладь реки еще дышала прохладной ночной свежестью, сгустившиеся в зарослях ольшаника клочья тумана таяли при первом прикосновении дня, когда северо-западный ветер, "этот подлинный пассат Тобольской области", коснулся дремлющей шеренги флагов, и их веселый плеск явился сигналом для капельмейстера. Он поднял дирижерскую палочку. Оркестр заиграл, и взгляды всех присутствующих обратились к подкатившей коляске, откуда легко выпрыгнул молодой улыбающийся губернатор. Поэтому-то никто и не заметил, как из-за речной излучины появился небольшой пароход с длинной стройной трубой.

Не могу не поблагодарить директора Тобольского государственного историко-архитектурного музея-заповедника В. Трофимову, которая в газете "Тобольские губернские ведомости", номер 38 за 1877 год, отыскала следующее сообщение:

"Тобольск, 8 сентября. Наконец, после многолетних усилий и попыток к открытию кратчайшего водного пути из Европы в Сибирь, путь этот ныне найден и проложен. Честь и слава такого благодетельного по последствиям своим для всей Сибири открытия всецело принадлежит профессору Гайнажской школы мореплавания в Лифляндской губернии г. Далю.

Подробности этого дела заимствуем из путевого журнала самого г. Даля, с любезною обязательностью поспешившего удовлетворить наше любопытство.

Прибывший в Тобольск винтовой пароход "Луиза" принадлежит председателю Общества для содействия мореходству, иркутскому Первой гильдии купцу Трапезникову. Г. Даль с 12-ю человеками прислуги..."

Описав уже известный нам маршрут, газета продолжает:

"По случаю мелководья в р. Иртыш пароход "Луиза" остается зимовать в Тобольске под надзором помощника господина Даля; сам же он, обещая прибыть к нам будущим летом уже не с пустыми руками, возвращается {65} ныне на родину.... Дай Бог, чтобы успех г. Даля дал добрый толчок нашей застоявшейся промышленности и оживил бы сколько-нибудь упадающую торговлю".

Сам Даль с горечью писал: "Мне очень жаль, что во время прохода по Обской губе я нигде не смел останавливаться для определения местности, имея застрахованный груз". Погоня судовладельцев за прибылью в ущерб безопасности мореплавателей не могла пройти безнаказанно: несколько позднее Карское море отняло жизнь и у двух эстонских моряков. Но, несмотря ни на что, путь был открыт, и год спустя Даль выполнил данное газете обещание: прибыв третий раз в Тюмень, он отправил оттуда парусник, построенный корабельным мастером Кальком, команда которого была составлена из учеников мореходного училища Хейнасте. В центре Сибири подняло якорь судно, взявшее курс через Северо-Восточный проход на Лондон. Случилось это 11 августа 1878 года. А за четыре дня до того на другой реке встал на якорь другой корабль: остановилась в устье Енисея, под защитой острова Диксон, "Вега" Норденшельда. Курс, проложенный Далем, пересекался с курсом Норденшельда только на бумаге, в море их разделяло не столько пространство, сколько время. На первый взгляд этих двух мореплавателей скорее можно не сравнить, а противопоставить друг другу. Один - житель Таллина, четырнадцати лет ушедший в море зарабатывать себе на хлеб; другой - финский аристократ, ученик Рунеберга, из-за пения "Марсельезы" и подстрекательство против существующего строя вынужденный бежать из Хельсинки в Швецию. Безвестный учитель сельской школы, взявший на борт "Луизы" свою жену, имени которой мы даже не знаем, - и естествоиспытатель, осененный славой пяти полярных экспедиций на Шпицберген, женатый на Анне Маннергейм. Три раза Даль вместе с Раудсепом и Курсейном, в тряском тарантасе, с хронометрами будущего корабля на весу в руках, пересекал Урал, эта трогательная картина неотвязно стоит у меня перед глазами. Генерал-губернатор Западной Сибири промчался мимо них в рессорной коляске. "С быстротой стрелы", - шепчет Даль почти благоговейно. Они же сидят в нагруженном тарантасе прямо, будто аршин проглотили, и хронометры не лежат у них на коленях, нет, они всю дорогу держат их на руках на уровне груди, "руки онемели... мы буквально были облиты потом, даже по сторонам нельзя было смотреть, {66} так как хронометры поглощали все внимание", - пишет немногословный Даль, не подозревая, что его путь ведет в будущее, а путь губернатора - в прошлое. Даже в самые трудные минуты его не покидало свойственное крестьянину чувство долга. В Обской губе Даль использует каждую свободную минуту, чтобы выяснить общность словарного состава хантыйского и эстонского языков. После поворотных лингвистических экспедиций Кастрена* его работа уже не имела особой научной ценности, но разве мог он не делать этого?! "Некоторые из этих гортанных звуков так же трудно произнести не упражнявшемуся, как, например, число 88 по-голландски", - отмечает Даль, и дальше: "С финским и эстонским остяцкий язык имеет весьма много сходства". Сто два хантыйских и эстонских слова сравнивает Даль, и почти четверть из них - вполне обоснованно. Это ли не хороший результат?! Вспомним, что ханты вместе с венграми и манси образуют угорскую языковую группу, они дали название Югорскому Шару и под именем иирков упоминаются в "Истории" Геродота. Но как бы ни различались Даль и Норденшельд по своим масштабам, в них есть и нечто общее - удивительная подлинность, вызывающая доверие с первого же взгляда, преданность северным морским путям. Если бы они встретились, это наверняка доставило бы им обоим радость. Но встретиться им не пришлось. Даль, как обычно, спешил вернуться к началу учебного года в Хейнасте, Норденшельд торопился вперед, к Берингову проливу. Весь мир вздохнул с облегчением, когда телеграфная станция Иркутска с шестинедельным опозданием сообщила, что "Вега" благополучно миновала дельту реки Лены. Затем след "Веги" исчез, и в обоих концах Северо-Восточного прохода стали готовиться к спасательным экспедициям. Из Америки на яхте "Жаннетта" отправился в путь Джордж Вашингтон Де-Лонг, и с его именем связаны самые трагические страницы освоения Севера, но в то же время и рождение новой, чрезвычайно плодотворной идеи: не бороться со льдами, а передвигаться вместе с ними, подобно дрейфующей станции! В Европе работами по спасению "Веги" руководил неутомимый Сибиряков. По его заказу в Мальмё было построено спасательное судно "Норденшельд" водоизмещением двести тонн. Все было готово к грандиозной спасательной экспедиции, когда - шел уже май 1879 года - у почтовой конторы в Анадыре остановилась оленья упряж-{67}ка и чукчи передали письмо Норденшельда. Датированное 26 ноября 1878 года, оно пробыло в пути более полугода: "Вега" зимовала в заливе Колюч, вблизи Берингова пролива. "Норденшельд" купил Пеэтер Пёйтель, и это судно стало первым пароходом эстонских островитян, еще долго бороздившим Балтийское море после смерти Норденшельда (1901) и Даля (1904).