Мост на реке Бенхай - [27]

— Скажите, а местное население верило врачам, особенно нашим, европейским, не чуждалось их?

— Сначала было трудно. Но недоверие быстро развеялось. Достаточно было одному-двум пациентам рассказать о выздоровлении какого-либо тяжелого больного, которому не помогли домашние средства, как больные толпой повалили к нам. Причем издалека — за много километров! И среди них — немало людей из народностей ман, тхо, мео. Выздоравливающие, сами того не ведая, одним своим видом вели активную пропаганду. Разумеется, это значительно облегчило нам работу. Ну, а победив, хотя бы однажды, укоренившиеся ранее предубеждение и недоверие, мы проложили себе путь для разъяснительной работы по гигиене, к успеху в борьбе с предрассудками и суевериями. В первой экспедиции польских геофизиков, прибывшей в наши края, был хороший врач. Работы у него в экспедиции оказалось мало, поэтому он занимался нашими многочисленными больными, которые зачастую приходили к нему из очень далеких сел. У вас, поляков, трудные фамилии — их очень нелегко запомнить и произнести… Но мы просим от имени пациентов и от себя передать наши горячие приветы вашим соотечественникам врачам, побывавшим здесь!

На развилке дорог в центре городка я вижу еще одну табличку с надписью на польском языке: она указывает путь к месту расположения экспедиции Польской академии наук. Круто поднимающаяся вверх дорога ведет нас на лесистое, сильно нагретое солнцем плато. Минуем руины построек времен колонизации, заросшие сорняками, кустарником и вьющимися растениями. Кое-где розовеют цветы дикого персика. Низкие сосны издают приятный запах хвои. В здании геофизического поста, окруженного кольцом пышнолиственных деревьев, висит подробная карта окрестностей Чапа. Названия на ней написаны по-польски.

Руководитель поста Туйет Ига знакомит меня с молоденькой, робко улыбающейся девушкой по имени Тхоа и с другим сотрудником, Тхе Днем, которому поручено показать нам станцию.

— Сейчас не жарко, может быть, вы осмотрите наше «хозяйство»?

Мы благодарим его. Тхе Ань ведет нас во двор. Геофизическая станция в Чапа построена и оборудована в 1957 году. Это единственный подобного рода форпост, каким располагает социалистический лагерь в тропической зоне. Она находится в самом сердце гор. Там, далеко внизу, в долинах, ползут туманы, поднимаются густые испарения. Но погода сегодня поласковее — нет таких, как вчера, резких переходов от изнуряющего зноя к нестерпимому холоду. Под солнечными лучами сверкает никель и стекло сложных приборов. Молодой вьетнамец объясняет: тут проводятся исследования в области земного магнетизма и метеорологических явлений, а вон там, подальше — электрических разрядов. Под плотной крышей, в герметически закрытом домике чуткие аппараты регистрируют самые ничтожные сейсмические колебания почвы. Перед зданием станции красуются сконструированные моими земляками большие солнечные часы.

Теперь я вижу: несомненно, мои соотечественники оставили по себе добрую память. И я уже не жалею, что приехала в Чапа, хотя и не застала ученых. Они приедут вновь в начале этого года.

…Ранним утром мы отправляемся в очередную поездку. По пути я заглядываю в здешний магазин. Прибывшие с гор мео сгрудились у прилавка. Женщины рассматривают ткани, мужчины покупают ножи, порох, гвозди. За городом, среди редких крестьянских построек, в тихой и солнечной долине стоит знакомый запах не то аниса, не то мяты.

— Плантация лекарственных растений! — объясняет Нинь.

Сворачиваем с дороги, чтобы поближе рассмотреть посадки. Под защитой плетенок из рогожи, подвешенных на четырех столбах, как бы дремлют маленькие, невзрачные растения. Я сразу угадываю, что это такое, хотя сначала и не верю собственным глазам. Неужели это действительно женьшень — «панакс гинсенг» — знаменитый «корень жизни»?

— Пока только экспериментируем, пробуем выращивать этот ценнейший корень! — говорит мне заведующий плантацией. — Такие лекарственные растения очень нужны стране: ведь большинство медикаментов нам приходится ввозить из-за границы. Поэтому мы уделяем выращиванию этих растений максимум внимания.

…Дорога бежит вниз острыми зигзагами. По обеим сторонам — поля, засеянные преимущественно кукурузой. На этой высоте она дает хорошие урожаи. По меже лениво бредет серый буйвол, на спине у него сладко дремлет пастушок. В чистом горном воздухе далеко разносится звучная мелодия: кто-то играет на инструменте, но на каком? Это не «кен», не обычная свирель и, пожалуй, даже не флейта.

— Это просто… лист! — заметив мой недоуменный взгляд, говорит Хоан. — Обыкновенный лист. Наши мео большие мастера извлекать из него нужную мелодию. Играть на листьях так же привычно для них, как для таи играть на «кене».

Спускаемся все ниже и ниже. Минуем пустоши. Только изредка попадаются прилепившиеся к склону глубокого оврага одинокие, разбросанные далеко друг от друга крестьянские хижины. Под зарослями сорняка, стремительно мчась и бурля, звенят маленькие ручейки. Идем вдоль их берегов. Узкая тропинка приводит нас в сказочно красивую котловину. Замкнутая высокими скалами, с которых свисают зеленые лианы, она наполнена шумом и плеском широкого потока. Перебираемся через него по своеобразному мосту: два узких ствола без каких-либо поручней! С нескольких сторон в котловину сбегаются ручьи, они сливаются вместе и серебристыми струями падают с огромных каменных ступеней. На самом верху пышно цветут дикие персики. Внизу, на дне потока, поблескивают омытые водой белые обломки мрамора. Над обрывом виден небольшой домик, напоминающий избушку на курьих ножках. Внутри его мерно и прозаично гудят машины. На стене видна памятная доска с надписью на двух языках: