Мост к людям - [17]

А потом мы вошли в гостеприимный дом, где нас встретили его жена и три дочери, — к сожалению, не все шесть, так как одна из них, врач, работает в Фергане, а две младшие еще учатся в пединституте.

Я сидел рядом со всеми на корточках вокруг яркого сюзане, уставленного тарелками с янтарным медом, гроздьями прозрачного винограда и огромными ломтями узбекских дынь, и думал о большой и дружной семье, созданной этим спокойным и уравновешенным человеком. Ведь даже само его спокойствие, сама уравновешенность являются результатом мужественной борьбы и победы над самим собой — над лукавыми искушениями громкой славы и пленительными ее соблазнами, от которых человек сумел вовремя отказаться. Что внушило ему в молодости спасительную трезвость для верной оценки своего положения — врожденная практичность выходца из трудовой семьи или та самая стойкость героического характера, которая была причиной его солдатского подвига? Ведь мог же он пойти и по ложному пути — стричь купоны из книги своей боевой славы, пока не остался бы пустой корешок, и жить, не утруждая себя рассуждениями о смысле человеческого существования.

Возвратившись в Ташкент, я встретил тех же людей, с которыми разговаривал о Дурдиеве перед отлетом в Андижанскую область. Теперь уже они расспрашивали меня, как живет мой герой, и я был в состоянии отвечать на вопросы определенно и недвусмысленно.

Но, по сути, я и теперь кое-чего не понимал. Почему, например, мы так склонны требовать бесспорной прямолинейности от человеческой судьбы, будто героическая личность только и мыслима в ореоле все усиливающегося блеска? Но разве может вызвать сомнение хоть и не такой уж эффектный, но зато устойчивый и повседневный героизм, который нужен для того, чтобы вырастить хороший урожай, поставить на ноги шестерых дочерей и дать им к тому же высшее образование? Я думаю, что именно в таком постоянстве и устойчивости нравственных начал и заключается истинный блеск, который иначе и не назовешь, как героизмом.

1974

Перевод автора.

НЕУВЯДАЕМОСТЬ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ

Среди писем, полученных после опубликования заметки «Посылка из Вены», было одно, не имевшее, казалось бы, отношения ни к истории потерянной в конце войны тетради со стихами украинского советского поэта Василия Швеца, о котором в заметке шла речь, ни к людям, сохранившим эту тетрадь в Австрии.

«Я не могу Вам сообщить ничего нового по сути дела, — писала Мария Аркадьевна Забежанская из Риги, — но мне хотелось бы рассказать об австрийской женщине, спасшей не тетрадь со стихами, а человеческую жизнь. Сделать это было куда труднее и опаснее, так как речь идет о советской разведчице. Этой разведчицей была лично я, и Вы, конечно, поймете меня, если я скажу, что с тех пор считаю Марию Фешинг из австрийского селения Ланзаттель своей второй матерью».

Случай помог мне встретиться с автором этого письма — вскоре Мария Забежанская приехала с группой рижан на экскурсию в Киев. Я прохаживался в ожидании у входа в Софиевский собор, который в это время осматривали рижане, и думал о том, сколько еще не раскрыто героических подвигов времен Великой Отечественной войны — особенно подвигов совести, подвигов сострадания и гуманности. Ведь о них чаще всего знали только те, кто их совершал, и те, кто благодаря им выжил, а истинная доброта не ищет гласности, она проявляется не ради славы, а в силу себя самой — потому-то человечность и считается высшим воплощением благородства.

Вскоре под аркой колокольни появилась невысокая женщина и направилась ко мне. В руке у нее была папка: надеясь в Киеве встретиться со мной, она захватила некоторые бумаги и письма, Относящиеся к ее военной одиссее. Мы расположились в укромном уголке, и я стал листать черновики ее донесений, написанных на каких-то немецких бланках сразу же после возвращения из Ланзаттеля во фронтовой тыл, когда советские войска уже добивали фашистов в их логове.

Бегло ознакомившись с бумагами, я, честно говоря, подумал: стоит ли этим заниматься мне? Ведь на протяжении послевоенных лет уже столько писали о случаях, когда на чужой земле спасали советских людей, рискуя собственной жизнью. Конечно, каждый такой случай значителен и важен сам по себе, и о нем надо знать. И все-таки смысл и характер их уже на прежних примерах раскрыт, а стало быть, в некоторой степени уже потерял остроту новизны, интересную для писателя.

И тут же я увидел небольшое письмо, которое осветило вопрос по-новому. Вот это письмо:

«Дорогая Маша! Наконец мы получили весточку от тебя, а вчера и твою посылку. Очень вкусно, мы угощали всех приходивших к нам гостей. Спасибо, мама тебя очень благодарит. Маша, почему ты так долго не писала — была больна? Мама за тебя очень волновалась. А нашу посылку ты получила? Мы послали тебе небольшую картину, на которой изображен наш Ланзаттель, маленький несессер, конфеты и еще несколько мелочей. В январе мама хочет послать еще кое-что… У нас уже зима, полуметровый снег. Все благополучно, но у меня боли в суставах. Сердечный привет тебе — мама и ее семья».

Это письмо написано 2 декабря 1976 года — через тридцать с лишним лет после окончания войны. И я подумал: а не в том ли особое значение этого случая, что родство людей двух стран не перестало существовать и стало почти кровным? Ведь время и расстояние нередко притупляли чувства даже между очень близкими людьми, а здесь они сохранились на всю жизнь, и, как видно, с годами даже окрепли! Не это ли так знаменательно и особенно важно именно в наше тревожное время?