Мост к людям - [15]

Речь идет о Герое Советского Союза Кучкаре Дурдиеве, о котором я писал в статье «Памяти погибших». Подвиг, совершенный им в первые месяцы Великой Отечественной войны, свидетельствовал о таком отважном и даже дерзком характере солдата, что слухи о его гибели казались вполне вероятными: впереди еще было долгих четыре года страшной войны, и у такого смельчака имелось немало шансов нарваться на пулю.

Но факт остается фактом, ошибка совершена. А всякую ошибку, как известно, всегда лучше исправить. Тем более в данном случае, когда читатели проявляют к судьбе человека столь живой интерес, и конечно, хотели бы узнать, как жил и что пережил он за все эти долгие послевоенные годы.

И вот я лечу в далекий Узбекистан — в знаменитую Ферганскую долину. Именно здесь, в совхозе «Аим» Андижанской области, как мне уже известно из вышеупомянутых писем, живет мой герой.

Первые сведения о его послевоенной жизни я получаю уже в Ташкенте. Здесь знают Кучкара Дурдиева все, с кем ни заговоришь. Да и как не знать, ведь он был первым узбеком, ставшим Героем Советского Союза! Старшие люди хорошо помнят, как была воспринята в те далекие дни радостная весть о героизме их земляка, помнят чувство гордости за свой народ, вскормивший такого героического сына. Все это мне приятно было слышать и теперь, но я все же больше интересовался его нынешней жизнью.

Как ни странно, ответы на мои вопросы звучали подчас невразумительно. Кое-кто, как бы побаиваясь сболтнуть невпопад, смущенно бормотал что-то нечленораздельное, другие говорили, что вопрос, мол, не так-то прост и односложно на него, пожалуй, и не ответишь…

Честно говоря, все это внушало некоторое беспокойство. Ведь судьбы людские подчас бывают и драматически сложны. У разных людей они складываются по-разному. Это, конечно, относится и к бывшим фронтовикам. Подавляющее большинство, сняв гимнастерки, с радостью облачались в штатские пиджаки, садились на трактор или становились к станку и начинали трудовую жизнь вместе со всеми. Но бывало и иное. Пришел, например, солдат с фронта, а родной дом сожжен и семью уничтожил враг, никого не осталось. Вот и ушла почва из-под ног, не хватило душевных сил, чтобы справиться с горем… И человек надламывался, иногда даже опускался и начинал пить. Но таких время лечило, и они обретали былую мощь, потому что нравственных причин для падения не было.

Однако попадались и другие, что ж скрывать! У них оказалось достаточно мужества, чтобы совершить подвиг в бою, но не хватило его, когда надо было стать к станку или сесть на трактор. Такой считал, что былые заслуги дают ему право на беззаботную жизнь, и пошел человек протискиваться сквозь толпу вперед, как бы невзначай выставляя напоказ украшенный орденами лацкан…

И я с тревогой подумал, а что, если и с моим героем что-то похожее стряслось? Ведь герой — тот же человек, а с людьми всякое бывает. Недаром же кое-кто из тех, кого я пытаюсь расспросить, смущенно пожимает плечами и фактически уходит от прямого ответа. Может, моего Дурдиева, скажем, опьянила слава — понадеялся, что прокормит она до скончания дней, — или сломила семейная неурядица, как бальзаковского полковника Шабера…

Обо всем этом я пишу, конечно, не ради анализа собственных переживаний. Просто обидно было бы обмануться в том красивом черноглазом парне с живым лицом и тонкими пальцами, покончившим с двумя вражескими пулеметчиками при помощи саперной лопатки. Сколько в тот миг понадобилось ему отваги и решительности! А ведь он сумел и отнять у врагов автомат, и перестрелять из него еще четырех фашистов, а затем, захватив двоих живьем, заставить их тащить на себе до санпункта раненых товарищей!

Чтобы все это последовательно совершить в условиях ожесточенного боя, нужна была не моментальная вспышка солдатской отваги, а стойкий героизм человеческого характера. Ведь и мужество мужеству рознь: у одних оно оживает вдруг, когда человек попадает в безвыходное положение, у других — это органическое состояние души, ее постоянное и неизменное свойство, проявляющееся всегда и везде, в малом и большом, в молодости и в старости. Так неужто героизм Дурдиева, с тревогой думал я, был именно моментальной вспышкой и, вернувшись с фронта, человек не устоял перед чем-то скорее всего не способным даже сравниться с неумолимой жестокостью военного испытания?!

Забегая вперед, скажу сразу: Дурдиев устоял. Нет, не против фатального ряда личных неудач или рокового стечения случайных обстоятельств. Наоборот, внешне все складывалось как нельзя лучше. Ступив на землю своей республики, он с первой же минуты оказался среди благодарных людей, восхищенных его подвигом. И с первой же минуты его окружили уважение и почет, каких в Ташкенте, пожалуй, уже давно никому не воздавали. Ко времени окончания войны Дурдиев уже был не единственным узбеком, увенчанным Золотой Звездой, но ведь первым-то все-таки был он, и всеобщая любовь к своим воинам-освободителям, накопившаяся в сердцах на протяжении долгих лет войны, вылилась с особой силой на него, на Кучкара Дурдиева.

Но вот тут-то, как выяснилось впоследствии, и таилась наибольшая опасность… Кому не известно, сколь коварна, а подчас и убийственна слава, если она обрушивается на человека, не способного ей противостоять, к тому же если человек так молод, как молод был тогда Дурдиев. Слава — тяжелая ноша, справляться с таким грузом удается не всем. Так легко бывает поверить в бесспорность ласкающих ухо преувеличенных похвал, так сладок все растущий соблазн выслушивать их без конца! Невольно начинаешь верить в свою исключительность и непогрешимость и, убаюканный этой верой, перестаешь сомневаться в том, что такое блаженство — не навсегда.