Мост к людям - [112]

Только теперь Сергей повернулся в сторону траншеи, медленно нащупал сапогом приступок, чтобы не оступиться, стал на песчаное дно и, все еще держа свою ношу на руках, присел и перся о стенку.

Наверху было тихо. Похоже, что уцелевший вражеский пулемет смирился с тем, что девушка убежала и ему не оставалось ничего иного, как разочарованно замолкнуть. Продолговатая полоса неба висела над узкой траншеей, полная апрельской синевы. Я смотрел на Сергея и на невесомую живую ношу, которую он все еще держал на руках, и внезапно почувствовал, что ничего для них в этот миг не существует, кроме их самих. И мне стало как-то неловко присутствовать при чуде слияния двух душ, которые еще, возможно, и сами не осознали, что их слияние навеки. Хотелось исчезнуть, не связывать их своим присутствием, дать возможность свободно вылиться человеческим чувствам. И я, вероятно, так бы и ушел, оставив их наедине, если бы девушка вдруг не вскрикнула и не бросилась с Сергеевых рук:

— Там, на поле, еще трое! Идемте, я покажу!

И странно — она говорила по-французски, но оба мы, хоть и не знали этого языка, все поняли. Не ясно было только одно — сколько их там еще, но что речь идет о людях, которых надо спасать, сразу дошло до сознания. Она схватила Сергея за рукав и потащила к приступку, не сомневаясь, как видно, что он в тот же миг выскочит из траншеи и побежит за нею вслед.

Сергей быстро поднялся и посмотрел на меня. Его взгляд не выдавал ни тревоги, ни растерянности, ни каких-то иных признаков беспокойства или смятения. Только одинокая жилка возле губ едва заметно подрагивала — эта предательская жилка, которая всегда его выдавала, когда он на людях смущался или попадал в положение, в котором лучше было бы обойтись без свидетелей.

Я приказал солдату, все еще стоявшему возле нас, возвратиться в свой взвод, и мы остались втроем — я, Сергей и Жанна. Надо было объяснить девушке, что сейчас, днем, на глазах у немецких пулеметчиков, все равно ничего не получится. Придется ждать ночи, в темноте мы сделаем все, что зависит от нас.

Жанна не понимала или не соглашалась — она сыпала словами, в которых улавливалась смесь нетерпения и гнева, — при этом было такое впечатление, будто она убеждена, что именно я мешаю и не разрешаю Сергею выполнить то, чего требует она. Сергей молчал, — если он способен был в тот миг соображать, то, естественно, соглашался со мной. Но я понимал, что он уже себе не принадлежит, хотя и знает, что вылезать сейчас из траншеи самоубийство. Я еще пытался что-то объяснить девушке, но она не слушала, резко отошла в сторону и присела у стены. Я увидел, как мелко задрожали ее худощавые плечи, и услышал тихий безысходный плач.

Переводчик прибыл только под вечер. Весь день стрельба то вспыхивала, то затихала, и переводчик, стараясь объяснить свое опоздание, утверждал, что все его попытки проползти ближе к нашей траншее вызывали только новый ливень вражеского огня.

Но, несмотря на пережитые злоключения, он сразу же принялся за дело. Сел на скамью, быстро расстегнул битком набитую бумагой и оттого похожую на футбольный мяч дерматиновую сумку, по-хозяйски отодвинул в угол стола все, что ему мешало, и разложил свое канцелярское имущество, готовый допрашивать. Трудно сказать — то ли его неверно информировал непосредственный начальник, то ли, быть может, за день тяжелых испытаний он сам свыкся с мыслью, что жертвы, которые он принес, добираясь на передовую, достойны соответствующей компенсации, — тщательные приготовления указывали на то, что он собирается допрашивать важного «языка» и уверен, что ему удастся выудить немало ценных военных сведений. Когда Жанна поднялась с матраца, на котором лежала весь день в углу, и села напротив, лейтенант оторопел и в изумлении привстал.

— Это кто?

Я объяснил ему, в чем дело, и попросил установить точно место, где скрываются ее подруги. На округленном лице лейтенанта промелькнуло нечто похожее на откровенное возмущение, и соответствующие слова уже, казалось, повисли на кончике его языка. Но именно в эту минуту наверху скрипнула дверь и слабенький красноватый луч электрического фонарика забегал по кирпичным ступеням. Это был господин Кайзер, я знал. Все мы уже привыкли за эти двое суток к его неожиданным появлениям, и хотя сейчас присутствие постороннего человека было совершенно некстати, я не имел намерения придавать этому значение и отошел к столу, собираясь сказать лейтенанту, чтобы начинал. И тут мне бросились в глаза странные изменения в лице Жанны. Совершенно спокойное и даже умиротворенное минуту назад, оно внезапно покрылось болезненным румянцем, глаза, прикованные к грубым башмакам, медленно спускавшимся со ступеньки на ступеньку, безумно расширились, и в них вспыхнула отчаянная ярость. По мере приближения старика Жанна медленно вставала, потом так же не спеша, словно крадучись, перешагнула через скамейку и что есть духу метнулась к стене, где висел мой автомат. Я не успел опомниться, как она сорвала его с гвоздя и видать-таки выпустила бы очередь в господина Кайзера, если бы в последний момент мне не удалось схватить ее за руку.