Мост - [37]

Сходка началась прямо на площади. Сначала выступал Клейменкин, потом один из учителей двухклассного училища. Говорил и Гурьянов. Те двое горячились, выкрикивали разные непонятные словечки. Голос Гурьянова звучал тихо, степенно, увещевающе. Обращаясь к собравшимся, называл их не товарищами, как Клейменкин, и не гражданами, как учитель, а православными, как церковный староста, пугал их не голодом и разрухой, а страшным судом, Михаилом Архангелом и его ерихонской трубой, которую он называл и-е-рихонской. Румаш прыснул, вспомнив о «светопреставлении» в Чулзирме.

Потом снова говорил Клейменкин. Он обращался к фронтовикам-инвалидам, солдаткам и молодежи. Показав рукой на Гурьянова, он как бы заклеймил его:

— Не об вас печется, дорогие товарищи, этот тихоня и святоша. Он старается угодить хозяину, защищает интересы буржуев и помещиков. А кто он сам? Он тоже маленький буржуй! Такие буржуйчики опаснее крупных капиталистических акул. Те открыто грабят трудовой народ, преследуют большевиков, травят собаками рабочих и солдат, а эти — исподтишка, прикидываясь друзьями и защитниками трудовых крестьян…

А через день после сходки Гурьянов позвал к себе Румаша.

— Вот что, миляга, — сказал внешне доброжелательно и спокойно. — Говорят, что ты ходил по ночам к этому антихристу, помогал ему собирать на сход своих голодранцев. Теперь никто из купцов в Ивановке не возьмет тебя в приказчики. И мне неможно держать большевистского прихвостня, — перед людьми нехорошо. Езжай-ка, малец, туда, где не знают о твоих дурацких проделках. Я понимаю, что это у тебя от отроческого неразумения… Не хочу зла своему куму и его семье. Хозяин давно просит меня подыскать ему паренька — мастера на все руки, чтоб и в магазине умел торговать, и кучером мог быть, да чтоб язык башкирский знал. Будешь жить у него, в Стерлибаше. А я ежемесячно буду выдавать твоей семье все по прежнему уговору. Но помни, то только в том разе, ежель будешь вести себя там разумно и служить усердно. Посоветуйся с домашними, коли согласен, завтра же отправишься с оказией в Стерлибаш.

Румаш за советом отправился к дяде Горе. Тот, сумрачный, шагал из угла в угол своей квадратной глинобитной избенки. Румаш впервые обратил внимание, что дядя Гора припадает на одну ногу. «Видать, раненый, бедняга», — подумал про себя.

Выслушав парня, Клейменкин сказал:

— Что верно — то верно. Теперь торгаши да кулачье не дадут тебе тут житья. Пожалуй, езжай. Скоро и я подамся в Оренбург. Ивановку голыми руками не возьмешь. Осиное гнездо и есть…

— А если и я с вами, в Оренбург? К дяде Авандееву. Он бы и меня сделал настоящим большевиком.

— Не спеши, дружок, — дядя Гора улыбнулся. — Не можешь ты пока бросить семью. Теперь таких, как ты, все дороги ведут к большевикам. Если невтерпеж будет у Белобородова, иди прямо к товарищу Шепелеву, руководителю стерлибашских большевиков. Он вместе с Авандеевым отбывал ссылку.

Решиться уехать еще за сто с лишним верст от берегов Ольховки Румашу было непросто. Но он вспомнил сказки Шатра Микки: счастье дается человеку не сразу.

…«Большой буржуй», Аверьян Павлович Белобородов, принял Румаша хорошо. Приглянулся он и купчихе. По вечерам на кухне читал ей журналы, газеты и поваренную книгу, порой выслушивал ее брань в адрес большевиков. Иногда купчиха шутила:

— А ты, Ромась, случаем не большевик?

— Нет еще, Настасья Петровна, — смеялся Румаш, — не берут меня в большевики, говорят, ростом не вышел. Вот подрасту, тогда, может, и примут…

Каждое утро Румаш запрягал лошадь в дроги с сорокаведерной бочкой и ездил за водой к роднику.

Писем он не получал ни от Оли, ни от Илюши. Да и Тражук помалкивал. A он строчил письма другу, ждал объяснений… Но ответа все нет и нет.

Разлука ты, разлука,

Чужая сторона.

Стерлибаш мало чем отличался от Базарной Ивановки. Улиц было больше, да совсем не встречались глинобитные кособокие избушки, крытые соломой. Лавки и магазины располагались не кучей на площади, как в Ивановке, а в одном ряду с богатыми домами на главной улице.

По утрам и вечерам на улицах Стерлибаша, совсем как в Ивановке или Каменке, подымались тучи пыли, мычали коровы, блеяли… только не овцы, а козы. Тут Румаш впервые узнал, что рогачи-бородачи скорее городские жители, чем сельские. Но город все же есть город. Жили в нем не крестьяне-землепашцы, а рабочие, купцы-аршинники и чиновники. О рабочих когда-то много рассказывал Румашу Кояш-Тимкки, давая читать газету «Рабочая правда». Здесь же Румашу позже довелось познакомиться с рабочими.

Наконец Румаш получил сразу три письма из Каменки. Ожил, повеселел, а тут его поставили приказчиком в магазин — зазывать башкир на их родном языке. Повеселевший Румаш не мог обойтись без шуток-прибауток. Играя у дверей магазина железным аршином, он выкрикивал скороговоркой:

— Эй, башкурт, заходи в баш юрт. Всегда у нас бар лучший кызыл товар. Купишь кызыл товар, полюбит тебя кыз, и сам станешь, как девка, кызыл…

А иногда последние слова звучали иначе: «Тогда сам станешь баш и кызыл, как кумаш»[18].

Смеялись башкиры, проходя в магазин, смеялись приказчики, смеялся белобородый Белобородов.